Он умел радоваться жизни и делиться этой радостью с близкими людьми, коллегами, поклонниками, даже с теми, кого видел впервые. Он устраивал праздники из серых будней и приглашал на них всех, кто хотел стать частицей этого веселья. Его история — это история любви, которая разлетелась по всему миру в песнях. Такую музыку умел писать только он — Арно Бабаджанян. В ней жила его душа — мятущаяся, ликующая, тоскующая и бесконечно добрая.
Песня нашего Арно
Однажды в начале 1990-х годов в Ереване у роддома Маркаряна на проспекте Маштоца остановилась допотопная "Победа”. Из нее вышли четверо мужчин — трое музыкантов (стандартное трио — кларнет, аккордеон, доол) и, как выяснилось позже, "солист”. Через пару минут на главном проспекте города зазвучала всеми любимая "Еревани сирун ахчик” ("Ереванская красавица”). Когда песня была исполнена, наверное, уже в десятый раз, у главного входа больницы показался сердитый главврач: "Я прошу вас немедленно прекратить безобразие, это же родильный дом, понимаете?! Роженицам нужен покой!” "Солист” невозмутимо допел куплет и только тогда ответил: "Вай, доктор джан, где ты тут видишь безобразие? Это же песня нашего Арно! У меня шестеро дочек, понимаешь, а тут мальчик родился! Кому как не мне петь? А что я должен петь, по-твоему, своей жене, подарившей мне сына? Какую-то иностранную серенаду? Нет, нет, и еще раз нет, доктор джан! Только эту — Еревани сирун ахчик”!”
После выхода в 1958 году на экраны СССР фильма "Песня первой любви” эта песня, вошедшая в его саундтрек, стала своеобразным признанием в любви всем армянским девушкам и, может, главной мелодией Еревана, серенадой, звучавшей под его балконами. Ее исполняли все от мала до велика, те, кто умел петь, и кому на ухо медведь наступил, — во время шумных застолий во дворах, на свадьбах… И до сих пор, пересматривая "Песню первой любви”, не перестаешь задаваться вопросом: кому картина больше обязана своей фантастической популярностью — режиссеру Юрию Ерзнкяну, исполнителю главной роли Хорену Абрамяну или композитору Арно Бабаджаняну?
Однажды в Ереване провели своеобразный эксперимент — на улице подходили к прохожим и просили их исполнить "Еревани сирун ахчик”. Не нашлось ни одного человека, кто не спел песню от начала до конца. Каждый исполнял ее на свой манер и при этом исключительно талантливо. Ничего удивительного: ведь их вдохновляла музыка, полная искреннего чувства, — песня, написанная человеком, безумно влюбленным в этот город, который он считал лучшим в мире и с которым никогда не расставался, даже живя вдали.
С кинорежиссером Нерсесом Оганесяном
Своя игра
Когда 21 января 1921 года в семье учителя математики Арутюна Бабаджаняна родился мальчик, радости родителей не было предела. Но спустя три года глава семейства оказался перед нешуточной проблемой — 21 января 1924 года умер Ленин, и в СССР был объявлен траур. Что же получается, в стране такое горе, а в его доме каждый год в этот день должно быть веселье? Неприлично как-то, да и что люди подумают? И Арутюн перенес дату рождения сына на 22 января.
Надо сказать, что в семье Бабаджанян не было профессиональных музыкантов. Но отец прекрасно играл на флейте. Сам Арно уже в четыре года сделал первые попытки сыграть на старой гармонике. А однажды, вернувшись из детского сада, стал взахлеб рассказывать, как к ним пришел какой-то дядя и попросил всех спеть. "Я тоже спел, а еще хлопал в ладоши. Дядя внимательно слушал, потом сказал, что мне обязательно надо заниматься музыкой”. Мальчику тогда было всего 5 лет, а "дядей” оказался не кто иной, как Арам Ильич Хачатурян. В том же году Арно зачислили в музыкальную школу. Окончив ее, шестнадцатилетний юноша поехал в Москву, где был зачислен сразу на последний курс Музыкального училища имени Гнесиных. Эта поездка также состоялась благодаря Араму Хачатуряну, который разглядел в молодом Арно великого симфониста.
Защита его диплома по фортепиано стала событием в музыкальной жизни Москвы. В комиссию входили знаменитости — Александр Гольденвейзер, Генрих Нейгауз, Яков Флиэр… Среди других сочинений нужно было сыграть что-то свое, написанное без помощи педагога. Бабаджанян представил пьесу собственного сочинения в стиле Скрябина. "Нет, вы сыграйте свое”, — попросили члены жюри. "Я уже сыграл”, — ответил он. Комиссия была в шоке — знаменитые пианисты, досконально знавшие творчество Скрябина, приняли работу молодого композитора за его произведение.
С Арамом Хачатуряном
«Песня о песне»
Симфонист, блестящий пианист… Но тогда никому из друзей и преподавателей и в голову не могло прийти, что огромную популярность Арно Бабаджаняну принесут песни. Первые же песенные опыты убедили его в том, что этот жанр не прощает бездумного к себе отношения. "Наоборот, он требует углубленности и такой же полной творческой самоотдачи, как и "серьезные” формы — будь то соната для скрипки или концерт для фортепиано, — говорил композитор. — И еще мне стало очевидным, что автору песни нельзя оставаться безликим: любая его песня непременно должна нести в себе черты его творческой индивидуальности. Не стыжусь признаться, что не пытаюсь делать в этой области каких-либо открытий — мои песни о любви, о радости, о грусти, о тех вечных и простых человеческих эмоциях, о тех высоких чувствах, которые веками воспевались, воспеваются и, по всей вероятности, будут воспеваться всегда”.
В 1964 году родился потрясающий творческий союз —Бабаджанян, Рождественский, Магомаев. Звезды на небе сошлись, их сотрудничество оказалось невероятно плодотворным. Песни "Свадьба”, "Позови меня”, "Зимняя любовь”, "Загадай желание”, "Благодарю тебя” стали настоящими хитами и входили в программы практически всех концертов. Летом 1964 года появилась и сразу стала невероятно популярной песня Бабаджаняна на стихи его друга Андрея Горохова "Королева красоты”, которая вошла в историю советской эстрады как один из первых твистов. В то время, когда Хрущев искоренял джаз и боролся с художниками-нонконформистами, написать твист было чем-то вроде гражданского подвига. Креативный ресурс Бабаджаняна казался неиссякаемым — он выдавал шлягеры один за другим, иногда даже не дав им возможности как следует раскрутиться, ибо новые песни сразу затмевали по популярности предыдущие.
Это была торопливость, присущая истинным гениям, — успеть сделать еще, еще, еще. В наши ни профессиональные продюсеры использовали бы такой дар на полную катушку, выдавая хиты не сразу, а дозированными порциями, чтобы дать им "поработать”. Но тогда всего этого не было, да и кто бы мог сдержать неистовую творческую энергию этого человека, становившегося за роялем самозабвенно-отрешенным? И рождались песни, которые потом звучали практически во всех уголках Советского Союза. Их любили и пели практически все. И что парадоксально, каждая была написана как будто "изнутри”. "Лучший город земли” — песня невероятно московская, а "Им Ереван”, "Мер сирели Ереван” — абсолютно ереванские, "Пушинка белая” — практически русская народная, а "Азг парапандз” — до невозможности, просто генетически армянская. В чем заключался секрет? Может, это и банально звучит, но надо было очень любить Москву и Ереван, Россию и Армению, людей, а самое главное — музыку. Эта безграничная любовь проявлялась в творчестве Арно ярким индивидуальным почерком, по которому безошибочно можно было узнать — это точно Бабаджанян!
Три слагаемых успеха: Муслим Магомаев, Арно Бабаджанян и Роберт Рождественский
К концу 1960-х благодаря гастролям популярность блестящего пианиста и композитора Бабаджаняна вышла за пределы СССР. А в 1973 году на Всемирном конкурсе песни в Токио за песню "Чертово колесо” он получил первую премию, обойдя своего знаменитого соперника, французского композитора Фрэнсиса Лэя, автора покорившей весь мир музыки к кинофильмам "История любви” и "Мужчина и женщина”.
Арутюн, Серож и другие
На вопрос: "Где же вы все-таки живете — в Ереване или в Москве?”, Бабаджанян неизменно отвечал: "Я живу в Ереване. А в Москве проживаю”. В Армению Бабаджанян приезжал каждое лето и приглашал всех своих московских коллег и друзей, чтобы они увидели и прочувствовали то, что ощущает он сам. Он умел влюбить всех в свою страну солнца и камней. "Хотя бы раз в жизни надо проехать по серпантину дилижанских поворотов, посмотреть, как женщины разводят огонь в тонире и пекут невероятно вкусный лаваш, поесть ишхан на Севане. Нет, это не та форель, которой вас угощали в знаменитых ресторанах, это наша князь-рыба… Хоть раз в жизни нужно позволить себе утонуть в зелени лорийских гор, увидеть эти храмы, зарядиться армянским солнцем, прогуляться по вечернему Еревану… Я не понимаю, как вы вообще без этого живете!”
Каждый приезд коллег в Армению превращался в настоящий праздник — с угощениями, поездками, шутками и весельем. Пригласив в Армению Александру Пахмутову и Николая Добронравова, он искренне удивился, что эти видавшие виды люди до сих пор не знают чистильщика обуви Арутюна, и тут же заполнил этот пробел, организовав историческую встречу в Ереване. Вообще, люди для него были главным достоянием страны. Однажды, прогуливаясь с московскими гостями по тенистым аллеям на территории дилижанского Дома творчества композиторов, Бабаджанян вдруг воскликнул: "И вы хотите сказать, что видели Армению? Нет, вы никогда не поймете ее, если мы прямо сейчас не поедем к Серожу! Знаете, как он готовит? Пальчики оближете!”
Через несколько минут его машина уже мчалась в Кировакан, в ресторан, где легендарный повар Серож продемонстрировал гостям свое бесподобное кулинарное искусство. О футбольных матчах, которые он организовывал в дилижанском Доме творчества, многие еще помнят. Среди футболистов были сам Бабаджанян, его сын Араик, Родион Щедрин, Николай Добронравов. А судил игру не кто иной, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович, тончайший знаток и любитель футбола, которому специально для этой цели Бабаджанян привез из Еревана судейский свисток.
Маэстро против гроссмейстера: партия в нарды с Тиграном Петросяном
"Мы уезжали из Армении, заряженные солнцем, теплотой, бесконечной добротой, жизнью, —вспоминает Александра Пахмутова. — Но один из многочисленных дней запомнился навсегда. Арно повез нас на Севан, он любил это священное озеро. В тот день он решил угостить нас ишханом. Мы уже отведали его в прибрежном ресторане, но Арно этого показалось мало, и он решил обзавестись рыбой "про запас”. Увидев неподалеку торгующих форелью мальчишек, он подозвал их и начал торговаться… Мы не понимали, что говорил им Арно по-армянски, но по тому, как гримасничали мальчишки, как надрывались у них животы от хохота, было видно, какое удовольствие доставляет им этот "торг”.
Наконец Арно сел в машину и, делая вид, что окончательно рассорился с ребятами, отъехал от них на несколько метров, а мальчишки побежали за машиной, на ходу в чем-то убеждая дядю Арно. Тот давал задний ход, и снова начинался прерывающийся смехом диалог. Снова отъезжал и снова возвращался. Наконец сделка состоялась, но довольные, светящиеся от счастья торговцы и покупатель еще долго не моглиоторваться друг от друга. Это была игра — веселая, детская, наивная, бесконечно добрая. Арно был в своей стихии. Словно большой ребенок, он сам получал удовольствие от этой игры. В этом была вся его натура — радующаяся жизни, непосредственная, почти детская”.
Хрущев в пижаме
О шутках и розыгрышах Бабаджаняна ходили легенды. Он любил рассказывать анекдоты, смешить, прикалываться. И все это делалось абсолютно беззлобно. Отец композитора был очень похож на Хрущева. Как-то, знакомя отца с одним из своих московских коллег, Арно пошутил: "Посмотрите, какой высокий гость захотел с вами встретиться и узнать вас поближе!” Коллега издал какой-то сдавленный крик удивления и попятился. Спустя годы, когда Бабаджаняну уже было за 40, история повторилась. Дело было так. Дирижер Константин Орбелян срочно вызвал Бабаджаняна на репетицию в филармонию. Арно попросил отца пойти с ним: "Пап джан, я ненадолго, заскочу на пару минут в филармонию, а ты посидишь в машине, посторожишь ее. Потом поедем дальше по своим делам”. — "Но я же еще в пижаме, подожди хоть оденусь!” — "Никаких "оденусь”! Там музыканты на сцене ждут, не могут начать репетицию, пока я не приеду! Посидишь в машине, тебя никто не увидит… Только пять минут”. Спорить с ним не имело смысла — отца в пижаме Арно затолкал в автомобиль, сам сел за руль. Подъехали к филармонии, он мгновенно исчез в дверях служебного входа.
Во время поездки в США
Началась репетиция. Бабаджанян сел за рояль, начал играть и… забыл обо всем на свете. Черезполтора часа отец, пройдя кордон вахтеров, вбежал в Большой зал филармонии, ругаясь на чем свет стоит. При виде "Хрущева” в пижаме все на сцене замерли в оцепенении, и только Бабаджанян продолжал безмятежно перебирать клавиши. А историю о том, что сам Никита Сергеевич присутствовал на репетиции оркестра Орбеляна, вечером того же дня в Ереване рассказывали на каждом углу.
Национальный вопрос
Арно Арутюнович был очень строгим отцом, и сын Араик порой получал от него чапалах — пощечину. К этому методу композитор прибегал, в частности, добиваясь, чтобы тот говорил по-армянски. Проблема эта стала особенно актуальной после того, как семья переехала в Москву. Каждое лето Бабаджаняны проводили в Армении, и, чтобы сын не забыл родного языка, отец настоятельно просил детей, с которыми дружил Араик, разговаривать с ним на армянском. Но и эти ребята были из русскоязычных семей, и Бабаджанян на полном серьезе ругался с их родителями, требуя, чтобы те наконец разъяснили своим детям — их язык армянский. Исчерпав все аргументы, Арно Арутюнович возмущенно говорил сыну: "Если так пойдет и дальше, я вынужден буду отправить тебя в пионерский лагерь. Там ты уж точно заговоришь на родном языке”.
Большинство жителей дома, в котором жила семья Бабаджанян в Москве, были евреи. Четырехлетний Араик тогда и не подозре- вал, что есть такое понятие, как национальность. И когда однажды его спросили, кто он по национальности, мальчик не раздумывая ответил: "Еврей!” Узнав об этом, Бабаджанян так рассердился, что сначала влепил сыну традиционный несильный чапалах и только потом принялся разъяснять ему, что он — армянин. "Помню, как, сидя за столом, он говорил, что мы малочисленный, но очень талантливый и трудолюбивый народ, и недаром есть выражение "нас мало, но мы армяне”, — вспоминает сын композитора. — Бабушка, гостившая в то время у нас, чтобы как-то разрядить обстановку, спросила: "Интересно, кто же придумал эту замечательную фразу?”, на что я уверенно ответил: "Ленин!” Ну как было не влепить чапалах этому обормоту, который Ленина от Паруйра Севака не отличает?!”
Мастер-класс для сына — Ара Бабаджаняна
Огромный плюс
У Бабаджаняна была отличная коллекция картин — он прекрасно разбирался в живописи. Однажды Генрих Игитян, рассматривая портрет Арно работы художника Вруйра Галстяна, сказал: "Хорошая картина. Но что-то в ней не то. А ты случайно не переделал ее?” И тут Бабаджанян, словно провинившийся мальчишка, признался: "Я замазал часть носа — он был слишком большой…” Нос, который Арно унаследовал от матери, с годами стал его визитной карточкой. Но в молодости доставлял ему немало страданий.
"В годы учебы в консерватории, зайдя к нему как-то поутру, я обнаружил у него в постели бельевые прищепки, — вспоминает композитор Эдуард Мирзоян. — "Что это?” — "Понимаешь, я придумал для поднятия носа специальный прибор, с которым засыпаю каждую ночь. Как ты думаешь, поможет?” — с надеждой в голосе спросил Арно. Я авторитетно заявил: "Конечно, можешь и не сомневаться”. С годами пикантный "минус” во внешности знаменитого композитора превратился в огромный "плюс”, без которого Бабаджаняна просто невозможно было вообразить. Это была неотъемлемая часть его образа. При этом подтрунивать над его носом было дозволено лишь избранным — лю- дям, которых он принимал и любил. Например, режиссеру Генриху Оганесяну. Как-то они с Бабаджаняном переходили улицу Абовяна у кинотеатра "Москва”. Сверху спускался трамвай. "Арно джан, голову поверни”, —сказал Генрих. "Зачем?” —"Твой нос мешает трамваю проехать!”
Миллион за гения
Когда Арно Арутюнович заболел, ему было всего 32… Поначалу диагноз — белокровие — от него скрывали. Когда же он узнал правду, возмущался и кричал на отца: "Как вы могли скрывать такое!” В конце 1960-х по приглашению советского правительства к больной жене Косыгина приехал знаменитый врач из Франции по фамилии Бернар. Композитор Эдуард Мирзоян, ближайший друг Бабаджаняна, обратился к Первому секретарю ЦК Компартии Армении Антону Кочиняну, который тут же связался по телефону с Москвой и попросил, чтобы Бернар осмотрел Арно. На том конце провода сказали: "За одну консультацию этот врач берет две тысячи долларов”. На что Кочинян ответил: "Для Бабаджаняна мы готовы заплатить миллион!” В итоге благодаря Бернару Бабаджанян поставил своего рода рекорд: прожил со своим тяжелым диагнозом около тридцати лет. Но у этого рекорда был и другой секрет — любовь.
С певицей Лусине Закарян
Муза
Со своей будущей супругой Бабаджанян познакомился в 1945 году. Однажды в Москве после выступления в Доме культуры Армении к нему подошла очаровательная девушка и сказала: "Вы играли как Бог!” Это была Тереза Оганесян, студентка Московской консерватории, которой и было суждено стать главной женщиной в жизни Бабаджаняна. Педагоги пророчили ей большое будущее, но эта встреча изменила в ее судьбе все.
Тереза решила посвятить свою жизнь Арно. Совсем скоро это стало для нее не только осуществленной мечтой, но и призванием. Она повсюду сопровождала мужа. В ее сумке, как в чемоданчике сестры милосердия, лежал стандартный набор для оказания первой помощи. Бабаджанян не был прикован к постели, но о том, чтобы отправиться на концерт или на телевидение, не могло быть и речи. И тогда на помощь снова приходила Тереза, которая разрабатывала почти детективные планы: композитора похищали из больницы, а в машине халат менялся на костюм. Она помогала мужу в отчаянном желании оставаться для всех прежним Арно и писать прекрасные, добрые, жизнерадостные песни.
Последний тост
Будучи еще студенткой, я с друзьями при первой возможности приезжала в Дом творчества композиторов в Дилижане — там собирался весь цвет музыкальной элиты СССР. В одну из таких поездок я встретилась с Арно Бабаджаняном. Еще в Ереване мы слышали, что он отдыхает здесь после тяжелой операции и попросту не отвечает на настойчивые звонки из Москвы с требованием показаться врачам. Выглядел он плохо, но молодость беспечна, ее не касаются чьи-то беды и болезни, поэтому, чтобы не упустить шанса пообщаться с маэстро, мы напросились к нему в гости.
Открыли бутылку вина, сам маэстро не пил, но тосты произносил с большой охотой. Потом, ничего не говоря, он вышел в кабинет, и вскоре оттуда раздались звуки музыки… "Ноктюрн”, "Элегия”, "Грезы”, "Мелодия”… Когда он вернулся, тосты снова стали сменять друг друга — за родителей, за друзей, за воспоминания, за детей, за женщин, за любимых… Когда вино было выпито до поледней капли, маэстро улыбнулся: "Жаль, а ведь у меня тост остался. Но ничего, попытаюсь изобразить человека с полным бокалом”. Артистично подняв руку, он окинул взглядом компанию незваных молодых гостей и произнес: "Живите, любите, творите, встречайтесь, расходитесь… Но только во все это всегда вкладывайте страсть и безумие. Без этого жизнь будет никакой!”
