Народный артист СССР (1954) Лауреат Государственной премии (1941, 1942, 1946, 1950, 1952, 1968, 1974) Лауреат Международной премии Мира (1954) Лауреат Ленинской премии (1958) Герой Социалистического Труда (1966)
Дмитрий Шостакович родился в Санкт-Петербурге 25 сентября 1906 года.
Его
отец Дмитрий Болеславович Шостакович был инженером-химиком и страстным
любителем музыки. Мама София Василиевна Шостакович была одаренной
пианисткой.
Современники вспоминали, что Митя, как его называли
близкие, был "худеньким мальчиком, с тонкими, поджатыми губами, с узким,
чуть горбатым носиком, в очках, старомодно оправленных блестящей
ниточкой металла, абсолютно бессловесный, сердитый бука... Когда же
он... садился за огромный рояль ...худенький мальчик за роялем
перерождался в очень дерзкого музыканта...". В двенадцатилетнем возрасте
юный Шостакович написал 8 января 1918 года траурный марш памяти
руководителей партии кадетов, Шингарёва и Кокошкина, убитых накануне
матросами и солдатами.
В тринадцать лет будущий композитор,
влюбленный в десятилетнюю девочку Наталью Кубе, написал и посвятил ей
небольшую прелюдию. А в 1919 году после занятий в частной музыкальной
школе Шостакович был принят в Петроградскую консерваторию в класс
фортепиано, и позже стал серьёзно заниматься композицией.
Окружавших
Шостаковича профессоров и студентов всегда поражала его необыкновенно
яркая и разносторонняя одаренность, блестящая музыкальная память, умение
прекрасно читать с листа не только фортепианную литературу, но и
сложные оркестровые партитуры, пытливый и острый ум, способный быстро
воспринимать и оценивать все, что он слышал в классах консерватории и на
концертах.
Но вскоре ко всем этим юношеским впечатлениям и
увлечениям прибавилась и серьезная обязанность - материальная забота о
семье. В 1922 году, когда Шостакович переходил на последний курс
консерватории, умер его отец. После смерти отца нужно было не только
напряженно учиться, но и работать, и в октябре 1923 года Шостакович сдал
экзамен в Союзе работников искусств на должность пианиста-иллюстратора
кино.
Зарубежные мелодраматические и приключенческие фильмы,
составлявшие тогда основной репертуар кинотеатров, давали богатый и
разнообразный материал для импровизации. Игра перед экраном продолжалась
около часа, пока шёл сеанс. За это время много раз сменялся темп, сила
звучания, пианист стремился как можно больше разнообразить свое
сопровождение. Следя за событиями на экране, пианист все время сочинял
музыкальные картины, строил эпизоды, находил для персонажей ведущие
мелодии, тут же их проверял и видоизменял. Найденное оставалось и
развивалось на следующем сеансе, от случайного он отказывался.
Впоследствии, работая над симфониями, концертами, операми и балетами
композитор использовал полученный опыт, время от времени вспоминая ранее
найденное и проверенное.
Шостакович сначала играл в "Светлой
ленте" в ноябре-декабре 1923 года, через год в октябре-ноябре 1924 года -
в "Сплендид-Паласе", и с 15 февраля 1925 года он стал штатным
пианистом кинотеатра "Пикадилли". Через несколько лет Шостакович сыграл
в Варшаве на Первом Международном конкурсе пианистов имени Шопена и
получил почетный диплом.
В то время директором консерватории был
композитор Александр Глазунов. В первые послереволюционные годы
талантливым студентам, получавшим стипендию, выдавали продовольственную
поддержку. Решение о стипендии иногда принимал сам Луначарский. Глазунов
обратился к Максиму Горькому, общавшемуся с Луначарским, с просьбой
устроить с ним встречу. И вот между Глазуновым и Луначарским состоялся
разговор о Шостаковиче.
Луначарский:
- Кто он? Скрипач? Пианист?
Глазунов:
- Композитор.
Луначарский:
- Сколько ему лет?
Глазунов:
- Пятнадцатый. Аккомпанирует фильмам. Недавно загорелся под ним пол, а он играл, чтобы не получилось паники... Он композитор…
Луначарский:
- Нравится?
Глазунов:
- Отвратительно.
Луначарский:
- Почему пришли?
Глазунов:
- Мне не нравится, но дело не в этом. Время принадлежит этому мальчику.
В
1923 году Шостакович окончил консерваторию по классу фортепиано, а в
1925 году — по классу композиции. В то же время в жизни начинающего
композитора появилась девушка. Татьяна Гливенко была ровесницей
Шостаковича, хороша собой, прекрасно образована и отличалась живым и
веселым нравом. Шостакович влюбился в приезжую москвичку, и у новых
знакомых завязалось романтичное и долговременное знакомство. В год
встречи с Татьяной впечатлительный Дмитрий принялся за создание Первой
симфонии.
Испытывая самые нежные чувства к любимой девушке,
Шостакович, тем не менее, не желал даже думать о предстоящем браке.
Внутри него жили необъяснимые противоречия, о которых писатель Михаил
Зощенко говорил: "Казалось, что он — "хрупкий, ломкий, уходящий в себя,
бесконечно непосредственный и чистый ребенок". Это так... Но, если бы
было только так, то огромного искусства... не получилось бы. Он именно
то... плюс к тому — жесткий, едкий, чрезвычайно умный, пожалуй, сильный,
деспотичный и не совсем добрый".
Дмитрий Шостакович избегал
затрагивать тему брака и семьи, а в одном из писем к матери он так
объяснял собственную нерешительность: "Любовь действительно свободна.
Обет, данный перед алтарем, это самая страшная сторона религии. Любовь
не может продолжаться долго... моей целью не будет связать себя браком".
Но Татьяне, которой уже было почти двадцать восемь лет, хотелось детей и
законного мужа. И она открыто заявила Дмитрию, что уходит от него,
приняв предложение руки и сердца от другого поклонника, за которого
вскоре вышла замуж. Спустя три года Шостакович попросил Гливенко уйти от
мужа и стать его женой, но та в апреле 1932 года родила сына и
попросила Шостаковича навсегда вычеркнуть ее из своей жизни.
Окончательно убедившись, что любимая к нему никогда не вернется, в мае
того же года композитор женился на молодой студентке Нине Варзар. Этой
женщине предстояло провести с Дмитрием Дмитриевичем более двадцати лет,
родить композитору дочь и сына и умереть раньше обожаемого супруга.
После
смерти Нины Шостакович женился еще два раза: на Маргарите Кайоновой, с
которой прожил непродолжительное время, и на Ирине Супинской, окружившей
мужа теплотой и заботой, которые сохранились в их семье до конца жизни
композитора.
Его дипломной работой была "Первая симфония". По
традиции, восходящей к Чайковскому, Рахманинову и Прокофьеву, Шостакович
собирался продолжить карьеру и как концертирующий пианист, и как
композитор. Однако в 1927 году на 1-м Международном конкурсе пианистов
имени Шопена в Варшаве, заранее надеясь на победу, он в итоге получил
только почётный диплом участника. В конкурсную программу Шостакович
включил сонату собственного сочинения. Необычный талант музыканта
заметил один из членов жюри конкурса, австро-американский дирижёр и
композитор Бруно Вальтер, который предложил Шостаковичу поиграть ему на
рояле еще что-нибудь. Услышав Первую Симфонию, Вальтер немедленно
попросил Шостаковича прислать партитуру симфонии ему в Берлин, и затем
исполнил симфонию в текущем сезоне, тем самым сделав имя русского
композитора знаменитым.
В 1927 году произошли еще два
значительных события в жизни Шостаковича. В январе в Ленинграде побывал
австрийский композитор, представитель Второй венской школы, Альбан Берг.
Приезд Берга был обусловлен российской премьерой его оперы "Воццек", и
она вдохновила Шостаковича приняться за написание оперы "Нос" по повести
Гоголя. Другим важным событием явилось знакомство Шостаковича с Иваном
Соллертинским, который во время своей многолетней дружбы знакомил
Шостаковича с творчеством великих композиторов. Так, после изучения
партитуры "Kammermusik No.2, op.36" Хиндемита, Шостакович создал
знаменитый в наши дни свой Первый фортепианный концерт.
Его опера
"Леди Макбет Мценского уезда" по повести Лескова, первоначально
принятая с восторгом и уже просуществовав на сцене полтора сезона,
неожиданно подверглась разгрому в официальной советской печати в статье
"Сумбур вместо музыки" в газете "Правда", и была снята с репертуара.
В
этом же 1936 году должна была состояться премьера 4-й Симфонии,
произведения нового, монументального стиля, сочетающего в себе
героический пафос с лирическими эпизодами. Однако Шостакович
приостановил репетиции Симфонии перед декабрьской премьерой, понимая,
что в атмосфере начавшегося в стране государственного террора, когда
ежедневно арестовывались представители творческих профессий, исполнение
её могло быть воспринято властью как вызов. 4-я Симфония была впервые
исполнена только в 1961 году.
Его упрекали в том, что он
разрушает традиции классиков, что его музыка не похожа на ту, что писали
раньше. Профессионалам и любителям музыки понадобилось много лет, чтобы
понять то, что композитору казалось таким ясным, таким очевидным. "Мы
нередко рисуем классиков, - писал Шостакович, - иконописными, сглаживая в
них как раз те черты, которые делали их великими людьми. Мы забываем,
что искусство классиков было всегда ищущим, беспокойным. Они всегда
поднимала целину, шли наперекор рутине и мещанству, смело ставя в
искусстве животрепещущие, наболевшие проблемы своего времени, смело
создавая для него новые средства художественного выражения".
Однажды
Шостакович сказал: "Если бы мне отрезали руки, я бы все равно писал,
держа перо в зубах". А студенты музыкального училища, бодро отвечали на
уроках, что Шостакович написал оперу "Леди Макбет М невского уезда", и
музыка оказалась такой плохой, что получился "Сумбур вместо музыки" -
как писала газета "Правда" в 1936 году. И газете верили. Никто с этим
мнением не спорил. Хотя опера два года с большим успехом шла в
Ленинграде, и дирижировал ею знаменитый Самуил Самосуд, который
утверждал, что "Леди Макбет" - опера гениальная" и высказывал
уверенность, что будущее оправдает эту характеристику.
Максим
Горький, защищавший молодого Шостаковича, писал, что статья в "Правде"
ударила его точно кирпичом по голове: "Сумбур", а почему? В чем и как
это выражено? Тут критика должна дать техническую оценку музыке
Шостаковича, - писал он. - А то, что дала статья "Правды", разрешило
стае бездарных людей, халтурщиков всяческих, травить Шостаковича...".
В
мае 1937 года Шостакович выпустил в свет 5-ю Симфонию, произведение,
созданное намеренно в общепринятой форме: 4 части с сонатным аллегро,
скерцо и триумфальным финалом, с преобладанием классических гармоний,
предпослав симфонии фразу: "Ответ Советского композитора на справедливую
критику Партии". После премьеры сочинения в "Правде" вышла хвалебная
статья, и за симфонией официально закрепилась слава "образца
произведения социалистического реализма в симфонической музыке". И
отношения Шостаковича с Кремлём на время наладились. Дирижер и друг
Шостаковича, первый исполнитель многих произведений Шостаковича Евгений
Мравинский позже вспоминал: "До сих пор не могу понять, как это я
осмелился принять такое предложение... Ведь на карту была поставлена не
только моя репутация, но, что гораздо важнее, судьба нового никому не
известного произведения". Речь шла не только об этом конкретном
произведении, но и о судьбе самого композитора. Успех был ошеломляющий.
Овация длилась полчаса.
С 1937 года Шостакович вёл класс композиции в Ленинградской консерватории, а с 1939 года он стал профессором.
Находясь
в первые месяцы Великой отечественной войны в Ленинграде, вплоть до
эвакуации в Куйбышев в октябре, Шостакович начал работать над 7-й
симфонией — "Ленинградской". Симфония была впервые исполнена на сцене
Куйбышевского театра оперы и балета 5 марта 1942 года, а 29 марта 1942
года — в Колонном зале московского Дома Союзов. 9 августа 1942
произведение прозвучало в блокадном Ленинграде. Организатором и
дирижером выступил дирижер оркестра Ленинградского Радиокомитета Карл
Ильич Элиасберг. Исполнение симфонии стало событием не только в жизни
сражающегося города и его жителей. Премьеру симфонии транслировали все
радиостанции США, Канады, Латинской Америки - ее слушало около 20
миллионов человек. Эта симфония прозвучала более 60 раз на американском
континенте в течение нескольких месяцев 1942 года.
Через год
Шостакович написал 8-ю Симфонию, в которой словно следуя завету Малера о
том, что "в симфонии должен быть отображён весь мир", рисовал фреску
происходящего вокруг. В ней как в зеркале были видны и ужас российской
повседневности с её лицемерием и гигантоманией, и трагедия войны, и
заботы обычного человека, и его надежда на лучшие времена.
В
1943 году композитор переехал в Москву и до 1948 года преподавал в
Московской консерватории. У него обучались В.Д.Биберган, Р.С.Бунин,
А.Д.Гаджиев, Г.Г.Галынин, О.А.Евлахов, К.А.Караев, Г.В.Свиридов,
Б.И.Тищенко, К.С.Хачатурян, Б.А.Чайковский и А.Г.Чугаев.
Для
выражения своих идей, мыслей и чувств Шостакович использовал жанры
камерной музыки. В этой области им созданы такие шедевры как
фортепианный квинтет в 1940 году, фортепианное трио в 1944 году,
Струнные квартеты №2 в 1944 году, №3 в 1946 году и №4 в 1949 году.
В
1945 году, после завершения войны, Шостакович написал 9-ю Симфонию,
наполненную иронией и сатирой по отношению к окружающей его советской
жизни. В этой "лёгкой", на первый взгляд, симфонии, композитор вернулся к
одной из главных тем своего творчества – обличению пошлости. В
советской прессе появились статьи недоумённых рецензентов, ожидавших от
главного музыкального "соцреалиста" страны громоподобного гимна победе, а
вместо этого получивших камерную сифонию о советской действительности.
В
конце 1920-х - начале 1930-х годов Шостакович создавал музыку для
кино. Один из его маленьких шедевров, оставшихся того времени была всем
известная мелодия для "Песни о встречном" ("Нас утро встречает
прохладой", на стихи ленинградского поэта Бориса Корнилова). В 1945 году
это произведение стало гимном ООН. В годы войны он охотно брался
инструментовать известные вокальные произведения для фронтовых нужд.
Помимо того, что Шостакович очень любил музыку, он очень хотел помочь
воюющей родине, и ходил рыть окопы, и учился тушить зажигательные бомбы.
Гром,
прогремевший сначала в 1946-м году, во время "разоблачения" журналов
"Звезда" и "Ленинград", за которым последовало преследование писателей, в
том числе Зощенко и Ахматовой, продолжился в 1948-м году, когда Кремль
принялся за Союз Композиторов, обвинив великих мастеров Шостаковича,
Прокофьева и Хачатуряна в "формализме", "буржуазном декадентстве" и
"пресмыкании перед западом". Шостакович был обвинён в профнепригоднности
и изгнан из Московской консерватории.
Главным обвинителем был
секретарь ЦК КПСС и близкий соратник Сталина Андрей Жданов. Несмотря на
скорую кончину Жданова, репрессии в стране продолжали разгораться, что
сильно отражалось на творчестве Шостаковича. Снова "невовремя", в 1948
году, он создал вокальный цикл "Из еврейской народной поэзии", и во
время организованной руководителем НКВД Абакумовым в январе 1949 года
массированной антисемитской государственной компании, продолжавшейся
вплоть до смерти Сталина в 1953 году, Шостакович вновь оказался под
ударом, на этот раз как "потворник безродных космополитов и врагов
народа". Написанный в 1948 году Первый скрипичный концерт в связи с
этими событиями был скрыт композитором, и первое его исполнение
состоялось лишь в 1955 году.
Мстислав Ростропович рассказывал:
"1948 году, придя в Консерваторию, мы увидели на доске объявлений
приказ: "Шостакович Д.Д. более не является профессором по классу
композиции в связи с несоответствием профессорской квалификации..."
Такого унижения я никогда не испытывал".
Произведения
Шостаковича снимались с репертуара, от них отказывались театры. Он
отвечал на эту вакханалию одному ему доступным способом - создал большое
остросатирическое произведение на собственные слова и назвал его
"Антиформалистический раек" – своеобразный привет его самому любимому
композитору - Модесту Петровичу Мусоргскому, у которого тоже было
сатирическое произведение под таким названием. Шостакович писал без
малейшей надежды, что оно когда-нибудь будет исполняться. В Москве оно
прозвучало впервые почти полвека спустя.
В
марте 1949 года должен был состояться Всеамериканский конгресс деятелей
науки и культуры. И однажды в квартире раздался потрясший всех звонок.
Говорил Сталин. Шостаковичу было предложено отправляться в США на
Уолдорфскую конференцию в составе советской делегации. На Уолдорфской
конференции присутствовал от конкурирующей организации композитор
Николай Набоков, и после выступления Шостаковича, который, робея и
заикаясь, прочитал по бумажке какой-то казенный текст, Набоков задал ему
всего один вопрос: как вы относитесь к тому, что советская пресса пишет
о современных композиторах Стравинском, Шёнберге и Хиндемите? Согласны
ли с этой критикой? Вконец смешавшийся Шостакович сказал, что он
согласен с тем, что пишет советская пресса. Соломон Волков, рассказавший
эту историю в своей книге "Шостакович и Сталин" (а подобных в этой
книге много, что делает ее захватывающе интересной и легко читаемой),
резюмировал этот эпизод так: "Атака Набокова и его друзей, можно
сказать, торпедировала Уолдорфскую конференцию, но вместе с тем и
подорвала репутацию Шостаковича в Америке. С этого момента, независимо
от его настоящих эмоций и убеждений, он стал в возрастающей мере
восприниматься на Западе как рупор коммунистической идеологии, а его
музыка — как советская пропаганда. Такова была неизбежная логика
"холодной войны". Враждебное отношение к музыке Шостаковича в США
продолжалось, с небольшими вариациями, тридцать лет".
Поэтому в
Америке стала настоящей бомбой изданная Соломоном Волковым книга
воспоминаний Шостаковича "Свидетельство", в которой композитор предстал
тем, кем он и был: если не антисоветским художником, то уж во всяком
случае антисталинским. "Свидетельство" было наполнено клокочущей
ненавистью Шостаковича к Сталину. Это был прежде всего документ, так
сказать, грубый материал, — чем и впечатлял более всего. Эта книга
настолько сильно поколебала сложившиеся стереотипы, что некоторые
комментаторы и музыковеды в Соединенных Штатах сочли ее фальсификацией.
Соломон Волков, можно сказать, разжег костер, но с течением времени у
его концепции появляется все больше и больше сторонников.
Книга
Волкова "Шостакович и Сталин" тем отличалась от мемуаров
"Свидетельство", что изображала Шостаковича на максимально широком фоне
советской культурной жизни на протяжении всех лет жизни композитора. Это
книга не только о Шостаковиче, но и о Маяковском, Зощенко, Пастернаке,
Булгакове, Михоэлсе, Мандельштаме, Ахматовой, Солженицыне, Бродском,
Эйзенштейне, Мейерхольде и Бабеле. Для американцев многое в книге стало
настоящим откровением.
Еще одна дата. В 1958-м году вышло
партийное постановление об отмене того, прежнего постановления,
принятого в 1948-м году. Ростропович и Вишневская рассказывали: "Нам
было страшно, что мы случайно заглянули в клокочущий в его душе
вулкан..." Только творчество было его спасением. В письмах, в
высказываниях он был всегда предельно скуп: "...Через мою музыку люди
поймут гораздо больше, что я думал и чувствовал...", - сказал он однажды
в беседе Мстиславу Ростроповичу.
Пятидесятые годы начались для
Шостаковича очень важным проектом. Участвуя в качестве члена жюри на
конкурсе имени Баха в Лейпциге осенью 1950 года, композитор был
настолько вдохновлён атмосферой, что после приезда в Москву приступил к
сочинению 24 Прелюдий и Фуг для фортепиано, произведения, отдающего дань
уважения великому немцу.
С недолгой оттепелью, как и многие его
современники, композитор связывал надежды на свободу в обществе и
независимость от власть имущих. Многие произведения второй половины
десятилетия проникнуты оптимизмом и неприсущей Шостаковичу ранее
радостью. Таковы 6-й Струнный квартет в 1956 году, Второй концерт для
фортепиано с оркестром в 1957 году, оперетта "Москва-Черёмушки".
Одновременно с этим композитор подверг серьёзному пересмотру ключевые
моменты в истории страны, создал 11-ю симфонию в 1957 году, назвав её
"1905 год", продолжил работу в жанре инструментального концерта: Первый
концерт для виолончели с оркестром в 1959 году. В 1957 году Шостакович
стал секретарем Союза композиторов СССР, в 1960-м году - Союза
композиторов РСФСР (в 1960-1968 - первый секретарь). В 1958 году Анна
Ахматова написала на титульном листе своей книги, подаренной
композитору, посвящение: "Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу, в чью эпоху я
живу на земле".
Шостакович, как избранный Первый секретарь Союза
Композиторов РСФСР, был вынужден вступить в партию. В письмах к своему
другу Исааку Гликману он жаловася на отвратительность этого компромисса
и открывал подлинные причины, побудившие его к написанию ставшего
впоследствии знаменитым Струнного квартета №8 в 1960 году. В 1961 году
Шостакович осуществил вторую часть своей революционной дилогии: он
написал Симфонию №12 "1917 год" - произведение где, композитор рисовал
музыкальные картины Петрограда, Разлива и самих октябрьских событий.
Куйбышевскому
оркестру принадлежит честь первого исполнения еще 12-ой симфонии.
Директор и художественный руководитель филармонии Марк Викторович Блюмин
рассказывал о том, как это произошло. Во время командировки в Москву он
узнал, что композитор закончил работу над Двенадцатой симфонией.
Позвонив Шостаковичу, он попросил его предоставить честь премьеры
куйбышевскому оркестру под управлением дирижера Абрама Стасевича.
Согласие было получено. Как потом оказалось, в тот же вечер Двенадцатая
исполнялась в Ленинграде. Но - на час позже. Одиннадцатая и Двенадцатая
связаны между собой темой. Одна называется "1905-й", другая - "1917-й".
Если советская пресса была единодушна в горячем одобрении обеих, го за
рубежом, наоборот, на них вылился холодный душ. Композитора обвиняли в
лицемерии, двоедушии. Сегодня мы знаем, как долго и мучительно
сопротивлялся композитор политическому давлению. Его имя было слишком
известно во всем мире, к нему было приковано слишком большое внимание,
чтобы ему дали возможность жить только в мире своих духовных
потребностей. Однажды, попав в больницу из-за сломанной ноги, сказал
другу: " Меня, наверное, Бог наказал за мои прегрешения, например, за
вступление в партию".
Шостакович
ставил перед собой новую задачу, когда обращался к поэзии Евгения
Евтушенко, сначала написав симфоническую поэму "Бабий Яр", а затем
дописав к ней ещё четыре части из жизни современной России и её недавней
истории, создав тем самым очередную симфонию, Тринадцатую, которая
после недовольства Хрущёва, всё-таки была исполнена в ноябре 1962 года.
Власти СССР не хотели признать геноцида евреев, даже когда о нём было
написано в таком завуалированном виде, как у Евтушенко
С
отстранения от власти Хрущёва и началом новой эпохи политических
репрессий в России тон произведений Шостаковича вновь приобрел сумрачный
характер. Его квартеты № 11 в 1966 году и №12 в 1968 году, Вторые
виолончельный в 1966 году и скрипичный в 1967 году концерты, Скрипичная
соната в 1968 году, романсы на слова Александра Блока, проникнуты
тревогой, болью и неизбывной тоской. В Четырнадцатой Симфонии в 1969
году Шостакович использовал стихи Аполинера, Рильке, Кюхельбеккера и
Лорки. Все эти стихи связаны одной темой – смертью, в них повествовалось
о несправедливой или ранней смерти. Симфония создавалась во время
гонений КГБ на диссидентов.
В эти годы композитором созданы
вокальные циклы на стихи Цветаевой и Микеланджело, 13-й в 1969-1970
годах, 14-й в 1973 году и 15-й в 1974 году, струнные квартеты и Симфония
№15, сочинение, отличающееся настроением задумчивости и воспоминаний.
Шостакович использовал в музыке симфонии цитаты из увертюры Россини
"Вильгельм Телль" и тему судьбы из оперы Вагнера "Золото Рейна", а также
музыкальные аллюзии на музыку Глинки, Малера и свою собственную.
Симфония была создана летом 1971 года, премьера состоялась 8 января 1972
года. Последним сочинением Шостаковича стала Соната для альта и
фортепиано.
Григорий Козинцев, работавший с композитором на
протяжении сорока лет, писал: "Для Шостаковича никогда не бывает
оскорбительным написать музыку именно на 1 минуту 13 секунд, и притом,
чтобы на 24-й секунде оркестр играл тише, так как начинается диалог, на
52-й громче, так как стреляет пушка".
Удивительными чертами
Шостаковича, по мнению многих, были его любопытство и интерес к "низким"
и "легким" жанрам - от городских романсов до оперетты. Своим ученикам
он внушал, что музыка может быть только хорошей или плохой. Может быть,
именно поэтому ему так хорошо удавался его "фирменный" сарказм.
Достаточно вспомнить самые простые и "низовые" примеры - мотив из
"Цыпленка жареного" в "Москве-Черемушках" или балалаечную песенку в
опере "Нос" на слова идиотической "любовной" песни Смердякова из
"Братьев Карамазовых" с бесконечным припевом "Господи, помилуй ее и
меня".
Свою работу в кино Шостакович считал важнейшим делом, как,
впрочем, и всё, чем он занимался. Он всегда являлся в полной мере одним
из авторов картины. Это хорошо понимали его друзья режиссёры Григорий
Козинцев и Леонид Трауберг, Фридрих Эрмлер, Лео Арнштам, Сергей Юткевич,
Михаил Шапиро, выросшие на "Ленфильме" и работавшие с ним уже в Москве
Сергей Герасимов, Михаил Калатозов. Больше всего это понимал Козинцев,
сделавший с Шостаковичем 10 фильмов. В одном из своих последних
выступлений Козинцев сказал: "Говоря о музыке Шостаковича, я хотел
сказать, что её никак нельзя назвать музыкой для кино. Вообще мне
кажется, что музыка Шостаковича не может быть для чего-то. Она
существует сама по себе. Она может быть связана с чем-то. Это может быть
внутренний мир автора, который говорит о чём-то, что навеяно на него
какими-то явлениями жизни или искусства".
В последние несколько
лет композитор сильно болел, страдая от рака лёгких. Дмитрий Шостакович
умер в Москве 9 августа 1975 года и был похоронен на Новодевичьем
кладбище.
В
2011 году о Дмитрии Шостаковиче была подготовлена авторская программа
"Вокзал мечты. В честь Дмитрия Шостаковича", в создании которой приняли
лауреаты премии Шостаковича разных лет Валерий Гергиев, Гидон Кремер,
Виктор Третьяков, Анна-Софи Муттер, Ольга Бородина, Наталья Гутман,
Евгений Кисин, Максим Венгеров, Ефим Бронфман, Денис Мацуев, а также
Ирина Антонова и Алексей Ратманский.
Также о Дмитрии Шостаковиче была подготовлена телевизионная передача из цикла "Как уходили кумиры".
Текст подготовил Андрей Гончаров
ИНТЕРВЬЮ С ИРИНОЙ ШОСТАКОВИЧ.
-
При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю
то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина
Антоновна... она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная.
Носит очки, буквы «л» и «р» не выговаривает...» Еще: «У нее имеется лишь
один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А
какое чувство, что мужу - сто лет?
- Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.
- Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?
- Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый - герой нашего времени.
- Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?
-
Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться - нет. Он был
достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.
- А вы не спрашивали...
-
Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно,
насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме
композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь,
никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили
друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна
была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры?
Посмотришь - и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.
- Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?
- Нет, я не плакала.
- Вы вообще не плачете?
-
Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я
стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала
объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.
- Он плакал...
-
Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии
вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал.
Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Это было на следующий
день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий
Дмитриевич - знаменитый композитор, а в ЦК все взвешивали, запретить
премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что
лучше разрешить. А потом уже запретить.
Он плакал, когда его
заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним
утром, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в
голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной...» Друг
напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию,
которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не
являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня
и оставят в покое». Он, правда, не явился - в назначенный день. Явился в
другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан...»
- вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «...моим
родителям!»
- Это была ваша первая любовь?
- Настоящая - первая.
- Сначала он вас полюбил?
- Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.
- А как вы познакомились?
-
Я работала литературным редактором в издательстве «Советский
композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один
из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла
согласовать их и передать еще один текст с предложением автора -
написать дополнительный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше
ничего писать не буду. Прошло много времени. Был пленум композиторов,
там играли симфонические миниатюры Кара-Караева, я хотела послушать и
просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а
потом звонит: идти не могу, попрошу Дмитрия Дмитриевича провести. Он
провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал,
мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, все шли по
проходу и смотрели на нас.
- Однажды был пустой ряд, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.
-
Это была другая история. А потом он позвал меня прийти к нему на
Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне
предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.
- Почему?
-
Потому что его дети - почти мои ровесники. Потому что знаменитость,
будут говорить: поймала... Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом
встретились, и сразу оба пошли навстречу друг другу.
- А как дети вас приняли?
- Он, не знаю, каким образом, дал понять, что, если обидят меня, обидят его.
- И вас не смущало, что он вдвое старше?
- Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.
Первый
раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери
известного филолога, познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был
крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити
Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что
он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и
поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку
«Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель
порнографической музыки в истории оперы», - писала не советская, а
американская пресса).
Через три года после смерти Нины Васильевны
на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите
Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Через
пару лет он сбежит от нее. Когда ее укоряли, что у нее всегда гости, а
муж музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у
меня первый муж тоже был музыкант - на баяне играл.
- И при том азартный карточный игрок!
- А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.
- У вас был открытый дом?
-
Да, бывало много людей. У нас была очень хорошая домработница Марья
Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная Федосья Федоровна, потом
она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия
Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья
Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и
пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги - отдашь.
- А потом Сталин подарил ему сто тысяч...
-
Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел
потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что
Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич
повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.
Когда
был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165
композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала
Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии,
грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно
Хачатуряна и их же - вместе. Это было специальное поручение Сталина, и,
судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие
поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро
ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он,
видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. И гимн выбрал
генеральский.
Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же,
как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы
композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор
наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав
ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал:
что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день
появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По
указанию Сталина Шостаковичу предоставлялись новая большая квартира,
зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.
Когда,
уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено,
Шостакович со свойственным ему нервным юмором позвонил Ростроповичу и
Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое
постановление» об отмене «великого исторического постановления».
-
Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта:
да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный,
сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и
рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?
- Для
меня нет. С разными людьми он был разный. Что касается внутреннего
конфликта - ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда
избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что
не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде
бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные.
Жизнь на ветру и соответственно этому напряжение. Ленинград вообще
формирует личность, ленинградцы - это определенный тип. Даже Путин -
типично ленинградский человек в смысле проявления эмоций. А Дмитрий
Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает
вежливость, сдержанность, точность в поведении.
- Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?
-
Он знал. В общих чертах. Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо.
Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой
век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до
физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь
под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии барон Всеволод
Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию.
Адриан Пиотровский,
возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать
о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в
субботу. «Самым страшным было то, - признавался Шостакович, - что надо
еще было прожить воскресенье». Явившись в понедельник, он увидел
заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли.
А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.
- Вы себя считаете счастливой женщиной?
- Пока он был жив - да, конечно. Очень. Он все брал на себя.
- Есть другая версия: что он был как ребенок.
- Нет. Он определял нашу жизнь - куда пойдем, куда поедем, что будем делать.
- Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?
- Как к части самого себя.
- То есть был очень близкий союз?
-
Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы
ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во
взаимоотношениях. И радостей было много.
Закончив потрясающий
Восьмой квартет, он в своей характерной мрачно-иронической манере
сообщил другу: «...написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я
размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет
произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать
таковое. Можно было бы на обложке так и написать: «Посвящается памяти
автора этого квартета»...
На самом деле это ужасно, когда в
последней части - две эпитафии, и одна из них - мне. Вот он сидит,
живой, теплый человек - и такое пишет.
- Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?
- Сыграл. И посвящение показал.
- Как вы прореагировали?
- Я поблагодарила.
- Я понимаю, а внутри?
- Я испугалась.
- Я думала об одном, редко встречающемся качестве - сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?
-
Митя с молодости любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А
второе... Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова
показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не
показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», Гудиашвили
тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе
волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по
ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого
раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический
раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь
исполнят.
Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым
выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича,
музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел
Апостолов. Музыка и жизнь сходятся - как фарс и как драма. 21 июня 1969
года в Малом зале Консерватории - общественное прослушивание
необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый,
неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими
словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь
дается нам только один раз, а значит, прожить ее нужно честно и достойно
во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы
стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого
выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел
человек покинул зал... И когда в последней части прозвучали слова
«Всевластна смерть. Она на страже...», в коридоре Консерватории лежали
уже лишь останки человека, который за полчаса до того, собрав последние
силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».
- Как уходил Дмитрий Дмитриевич?
-
Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то
вроде хронического полиомиелита. Клали в больницу. Пичкали витаминами,
заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет - опять. Слабели
правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может
играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два
инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть.
Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал
Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова
привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли.
Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все
хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи
собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в
больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом
ему стало плохо, его опять увезли.
- И как вы?
-
Что я? Я осталась. Когда его не стало, я решила, что я, пожалуй, буду
жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально
разбираться, как для него лучше. Лучше в музыке, поскольку это главное
для него.
- А вы не хотите написать воспоминания?
- Не хочу.
- Почему?
-
Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того
света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так
прожили.
- Он вам снится?
- Нет. Он говорил, что
покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в
ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах
горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.
