Ачарпын Вы, может быть, знаете растение, из которого делают свирели, — ачарпын.
Большой раскидистый куст ачарпына красовался в горах. Стоять бы ему да цвести на радость себе и другим. Но вот какой-то прожорливый козел подошел к кусту и начал объедать листья.
Ачарпын стал просить козла:
— Послушай, козел! Оставь ты меня в покое. Неужели тебе мало хорошей травы? Я вырос вовсе не для того, чтобы ты съел мои листья.
Но упрямый козел в ответ насмешливо заблеял и продолжал объедать листву.
Ачарпын опять взмолился:
— Эх, козел, козел! И не жалко тебе уродовать меня?
Бородатый обидчик обозлился и заблеял:
— Молчи, ты своими жалобами мешаешь мне насладиться едой.
Тут козел стал на задние ноги и оторвал ачарпыну макушку, а копытами поломал ветки.
Ачарпын протяжно и громко застонал, и жалоба его донеслась до пастуха, который неподалеку пас коз.
— Кто это так жалобно плачет и о чем? — спросил пастух, оглядываясь, но вокруг никого не было. Стоял только куст ачарпына.
— Это я горюю, — сказал ачарпын. —Ты же видишь — глупый козел меня совсем изувечил.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе? — спросил пастух.
— Постарайся, и я отплачу тебе, — отвечал ачарпын. — Я умею петь не только печальные, но и радостные песни. Только дай мне для этого новую жизнь: срежь меня и заполни мою сердцевину человеческим дыханием. Тогда я стану твоим другом и спутником — звонкою свирелью. Под мою песню твои козы и овцы будут лучше пастись, будут давать много молока, хороших козлят и ягнят.
Пастух сделал так, как сказал ему ачарпын. Он срезал его и сделал себе свирель. И первая песня, которую он сыграл на свирели из ачарпына, была песня о благоденствии стада.
Малыш Рысту Далеко-далеко, там, где небо с землей сливается, на подоле синей горы, на берегу молочного озера жил мальчик. Ростом он был с козленка. Из двух беличьих шкурок мальчик сшил себе шапку, из козьего меха — мягкие сапожки. Лицо у него было, как луна, круглое, и никогда он не плакал.
Язык птиц и зверей мальчик хорошо понимал, пчел и кузнечиков внимательно слушал. Он и сам то зажужжит, то застрекочет, то как птица защебечет, то засмеется как родник. Дунет мальчик в сухой стебель — стебелек поет, тронет мальчик пальцем паутинку — она звенит. Вот однажды ехал мимо молочного озера хан Ак-каан верхом на рыжем коне. Услыхал Ак-каан нежный звон.
«Это не птица поет, не ручей бежит», — подумал хан.
Перегнулся он через седло, раздвинул кусты и увидел круглолицего мальчика. Малыш сидел на корточках, дул в сухой стебель, и стебель пел, словно золотая свирель.
— Как тебя зовут, дитя?
— Мое имя Рысту — Счастливый.
— Кто твой отец? Где мать? Кто тебя кормит, поит?
— Отец мой — синяя гора, мать моя — молочное озеро.
— Хочешь быть моим любимым дитятей, Рысту? Я сошью тебе соболью шубу, покрою ее чистым шелком, дам тебе проворного иноходца, подарю серебряную свирель. Садись, малыш, на круп моего коня, обними меня покрепче, и мы полетим быстрее ветра к моему белому шатру.
Рысту прыгнул на круп коня, обнял хана Ак-каана, и конь помчался быстрее ветра.
Было у хана двое детей: сын Кез-кичинек и дочь Кара-чач. Услыхали они ржание коня, выбежали навстречу отцу, стремя поддержали, коня расседлать помогли.
— Что ты привез нам, отец?
Хан Ак-каан схватил Рысту за шиворот, поставил его перед своими детьми.
— Вот какой привез вам подарок! Дайте ему серебряную свирель, и он будет играть вам песенку днем и ночью.
Но Рысту играть на серебряной свирели не захотел. Он от обиды слова вымолвить не мог.
— Не хочешь моих деток потешить, — рассердился хан, — будешь, непокорный мальчишка, мой скот пасти!
И вот, днем без отдыха, ночью без сна перегонял Рысту ханские стада с пастбища на пастбище, где трава слаще, где вода чище. Летом солнце жгло малыша, зимой мороз пробирал до костей. Мягкие его сапожки покоробились, легкая шубка присохла к плечам. Глаза научились слезы лить. Но никто ему слез не отер, никто вместе с ним не заплакал.
Однажды летним днем зацепился малыш сапожком за корень, споткнулся, упал лицом в траву, а встать не может, ослаб. Так лежал он, и вдруг слышит — муравьи говорят:
— Когда этот Рысту на синей горе у молочного озера жил, он плакать не умел.
— О чем же так горько он теперь плачет?
— Ноги его стертые болят, руки его натруженные устали.
— Да, тяжело ему день и ночь за стадом ходить.
— А сказал бы он, как перепел детям своим говорит: «Пып!», и коровы, как перепелята, не сдвинулись бы с места.
— А крикнул бы он, как коростель кричит: «Тап-тажлан!», и коровы поиграли бы с ним на лугу.
— Пып! — молвил Рысту по-перепелиному. Коровы тут же легли.
— Тап-тажлан!
Коровы поднялись с травы, плясать начали. Теперь малыш повеселел. Он сидел на берегу реки и играл с береговыми ласточками. А коровы плясали на лугу.
Узнал об этих забавах хан Ак-каан, как туча посинел, как гром загремел:
— Коров пасти не хочешь? Будешь масло сбивать! Поставили малыша к большому чану с молоком, дали в руки длинную палку-мутовку и заставили крутить ее день и ночь. Руки мальчика отдыха не знали, сомкнуть глаза он ни на миг не смел. Семья хана, гости, даже слуги ели лепешки с маслом, а малыш Рысту и сухой лепешки не видал.
— Хочешь угощу? — смеялась Кара-чач. — Сыграй на серебряной свирели! Вот лепешки, вот свирель.
— Это я принес свирель! — закричал Кез-кичинек.
— Нет, я! — крикнула девочка и вцепилась брату в волосы. Тот размахнулся, хотел ударить ее, но Рысту сказал:
— Пып!
И рука девочки прилипла к волосам брата, рука мальчика — к плечу сестры.
— Что с вами, дети мои? — заплакала ханша, обнимая сына и дочку. — Почему такая беда с вами случилась? Лучше бы этот мальчишка прилип к своей палке-мутовке.
— Пып! —тихонько прошептал Рысту, и ханша прилипла к своим детям.
— Что случилось? Почему все плачут, а ты один смеешься, непокорный Рысту? — рассердился хан. — Отвечай, что с моей ханшей? Что с моими детьми?
Не ответишь — голову твою отрублю, сердце твое проколю!
— Пып!
И хан остался стоять рядом со своей ханшей: в одной руке пика, в другой — нож.
А малыш Рысту бросил палку-мутовку, толкнул ногой большой чан, срезал сухой стебелек, дунул в него и запел. Слушая эту песенку, хан дрожал, как мышь, ханша стонала, как большая лягушка, дети тихо плакали. Пожалел их малыш, правую руку поднял, его круглое лицо заалело.
— Тап-тажлан! — крикнул он.
Хан, ханша, Кез-кичинек, Кара-чач — все четверо в ладоши захлопали, ногами затопали, приплясывая, из шатра выскочили.
А счастливый Рысту шагнул через золотой порог, на золотой ханский помост взошел. Один раз поскользнулся, в другой кувырнулся, рассердился на самого себя, самому себе «пып!» сказал и тут же к золотому помосту прилип. Посидел-посидел, кругом поглядел — белый чистый войлок ханского шатра туго натянут на прочные жерди.
Небо только через дымоходное отверстие увидеть можно — маленький синий клочок величиной с ладонь. Душно стало малышу в ханском шатре на золотом помосте.
— Тап-тажлан!
Помост подпрыгнул, малыш к дымоходному отверстию подскочил, наружу выскочил, на землю упал, встал и побежал к молочному озеру, к синей горе. Из озера молока ладонью зачерпнул, напился. На синей горе шалаш себе поставил. Там он и поныне живет. Поет счастливые песни, играет на стеблях цветов, будто на свирели, паутинные нити пальцами перебирает, и паутинки в ответ тихим звоном звенят.
Эти песни, посвист, звон каждый может услышать, кто к тому месту, где небо с землей сливается, подойдет.
Чудесная лютня У бедного кочевника-бедуина был сын по имени Альфа-рабби. Семья кочевала по песчаным просторам пустыни. То раскидывали шатер и делали остановку, то навьючивали верблюда и шли вперед, не только днем, но и ночью под высоким шатром звездного неба.
Величава и тиха пустыня. Но для того, кто в ней родился, она не безмолвна. Альфарабби с младенческих лет улавливал и отдаленный шелест песка, и шорох проползающей ящерицы, и потрескивание камыша у соляной заводи.
— Что это, что? — спрашивал он.
Позднее он нередко оставлял товарищей и веселые забавы, уходил и бродил один, вслушиваясь в голоса пустыни.
Однажды ему встретилась другая кочующая семья, и Альфарабби увидел лютню.
Когда он сам взял в руки инструмент и коснулся струн, они запели. Запели, как спрятавшаяся в ветвях залетная птица, как струи ручья, что пробивается среди скал.
— Что это, что? — спрашивали теперь другие, услышав игру Альфарабби.
Когда Альфарабби кончил играть, Али, которому принадлежала лютня, сказал:
— Возьми эту лютню, пусть не замолкают ее струны в твоих руках. Иди и пой людям. Пой доброму и злому, пой справедливому и жестокому.
С тех пор Альфарабби не расставался с лютней.
— Не из садов ли самого великого султана переманили вы к себе в пустыню лучшую его певунью? — не раз спрашивал встреченный в пути бедуин.
— Нет, — отвечали ему, — нам не нужен и султанский соловей. У нас есть наш Альфарабби.
Однако Альфарабби, казалось, было недостаточно того дара, каким наделила его природа. Все большего и большего требовала его душа, и он горько сознавал, что не всегда умеет выразить в звуках свои думы.
Теперь он ходил по всей стране, все больше и больше узнавал жизнь. Альфарабби исходил побережье, опоясывающее море зеленой каймой рощ и садов, исходил горные деревушки, прилепившиеся на отвесных скалах. Видел он слезы и радость, улыбку и страданье трудовых людей. Все это он хотел передать в песне.
С тощим хурджином за плечами и с небольшим запасом сухих фиников отправился Альфарабби в далекий путь.
Пески пустыни и каменистые кручи, глухие заросли, безлюдные просторы степей и моря лежали на его пути. Все трудности вынес Альфарабби, чтобы попасть в далекую страну, где жил великий мастер, постигший в совершенстве высокое искусство музыки.
— Кто ты и откуда? И чего ты хочешь? — спросил тот, кого искал Альфарабби, когда с лютней в руках Альфарабби переступил его порог.
— Я хочу одного, — сказал Альфарабби, — стать твоим учеником. Для этого я прошел долгий путь. Я из далекой страны, где солнце...
— Остановись, — прервал учитель, — не надо слов. Слова оставь поэтам. У тебя лютня. Возьми ее и расскажи мне песней про твою родину и твой народ.
Альфарабби взял лютню и заиграл.
Учитель слушал, покачивая седой головой, и время от времени ронял слова:
— Вижу, вижу, — шептали его губы, — благоухающие сады в роскошном весеннем наряде и тучные нивы. Откуда же стон? Да, то труженик под палящим солнцем гнет спину на чужой земле... — Альфарабби играл.
— Это шумит водопад, — шептал учитель, — он низвергается в темную пропасть, и жутко заглянуть туда. А горы взлетают вершинами в самое небо...
— Воды не находят для себя выхода, — опять волновался учитель, — они грозно разливаются вширь, затопляют все вокруг. Объятые ужасом, разбегаются люди... — Альфарабби играл.
— Вижу, — сказал учитель, — это тонкое, как паутинка, каменное кружево, выточенное художником, чтобы украсить творение другого художника — зодчего... — Так играл Альфарабби, а великий мастер слушал. Оба не замечали, как солнце заканчивало свой дневной путь. Когда угас последний луч, учитель сказал:
— Ты рассказал мне все. Теперь я знаю твою страну. Прекрасна твоя родина, и благороден твой народ.
И принял великий мастер Альфарабби к себе. Был Альфарабби самым прилежным из всех его учеников. Наконец настал день, когда учитель сказал:
— Я дал тебе все что мог.
И так же, как когда-то Али, подаривший Альфарабби свою лютню, теперь учитель сказал ему:
— Иди, Альфарабби, и пусть не умолкают струны в твоих руках. Иди к своему народу и играй людям. Пусть смеются и плачут, пусть танцуют и радуются под твою песню.
Альфарабби вернулся домой. Играл он так, что из далеких краев стали приходить, чтобы его послушать. Люди приглашали музыканта к себе.
Альфарабби ходил и играл. Светлая улыбка, которая появлялась на изнуренном лице каждого, кто слушал его музыку, была для Альфарабби дороже любой награды.
Султан, могущественный повелитель страны, любил нежить свой слух музыкой. В его богатом дворце было много певцов и музыкантов. Он слушал их песни каждый день.
Слава Альфарабби дошла до дворца. Султан тоже пожелал послушать нового музыканта и послал за ним послов.
Но Альфарабби не пошел к султану. Прошло сколько-то времени, и султан снова послал за ним. Но Альфарабби опять отказался идти. Так повторялось несколько раз. Тогда султан разгневался.
— Я великий султан, владыка на земле и на море, я властвую над жизнью и смертью, кто посмеет ослушаться моих повелений!
При этих словах султана все низко склонили головы и не смели поднять глаз.
— Я пошлю мою стражу, я пошлю моих воинов, — сказал султан, — и мне приведут музыканта. Тогда он будет служить только мне.
Раньше чем султан успел привести в исполнение свои угрозы, людская молва донесла до Альфарабби его слова. Но и угрозы султана не устрашили Альфарабби.
Но вот однажды, когда Альфарабби играл, а тонкая, как тростинка, девушка кружилась в танце и легкий шарф взлетал, подобно редеющему туману, над ее головой, Альфарабби услышал слова, заставившие его оборвать песню:
— Или не знаешь ты, — услышал он, — что страшный час близок?
— О чем говоришь? — спросил Альфарабби.
— Видно, ты не знаешь, что старый Али не успел склонить до земли свою голову, когда проезжал султан, — сказал пришедший. — И султан повелел снести непокорную голову. День казни близок.
Альфарабби больше не спрашивал. Он скинул свое платье, надел на себя рубище и пошел на этот раз к султану сам. Белоснежный дворец султана блистал на солнце.
— Я музыкант, — сказал Альфарабби, подойдя к страже, но не назвал своего имени. —Я пришел, чтобы усладить слух султана.
Здесь, у входа, украшенного резьбой по камню, такой тонкой, будто это было кружево, одеяние Альфарабби выглядело еще более жалким.
Стража не хотела его впускать.
— Такие ли музыканты у нашего султана, — пересмеивались стражники, — только тебя тут недоставало.
Но Альфарабби не отступал, он настаивал, он требовал, чтобы доложили султану.
Султан, который в это время слушал своих придворных музыкантов, сказал:
— Впустите, пусть войдет.
Едва переступив порог и не совершив даже установленного приветствия, Альфарабби тронул рукою струны.
С первых же звуков все, кто был тут, стали смеяться так, что никто даже не заметил неучтивого поведения вошедшего. Да и как они могли упрекнуть музыканта, когда сами в неудержимом хохоте вели себя не так, как подобает в присутствии великого султана. Не мог ничего сказать и изнемогавший от смеха султан, сам державший себя сейчас совсем не так, как требовало его высокое положение.
Вдруг Альфарабби оборвал песню и тут же снова коснулся струн. Вздохи, рыдания послышались в ответ со стороны слушавших. Слезы страдания заблестели в глазах.
И третий раз изменил Альфарабби мелодию своей музыки. Тут ярость обуяла слушавших.
И Альфарабби поспешил перейти к новой мелодии, тихой, убаюкивающей, как колыбельная песня матери. Под эти звуки все скоро погрузились в такой безмятежный и глубокий сон, что Альфарабби мог спокойно покинуть дворец.
Темница, где проводили свои последние дни осужденные, была как раз напротив дворца, и стража, охранявшая вход, спала таким же крепким сном, как и все, кто был во дворце. Альфарабби вошел в темницу, спустился в подземелье и вывел оттуда старика Али и всех, кто томился вместе с ним.
Потом, никем не потревоженный, вышел он за городские ворота и пошел спокойно своим путем.
Волшебная арфа В одной маленькой деревушке жил юноша по имени Маун Сита. Родителей он лишился в раннем детстве, родственников же у него вовсе не было. Так и жил он один-одинешенек, добывая себе пропитание игрой на арфе. Однажды, как обычно, отправился Маун Сита со своей старенькой арфой в дальнюю деревню. Путь его пролегал через дремучий лес. Не успел Маун Сита углубиться в чащу, как на него напали разбойники, отняли деньги, а его кормилицу-арфу разбили на мелкие кусочки. Горько заплакал Маун Сита, а разбойники, вдоволь потешившись над его горем, ушли. Дождался Маун Сита, когда разбойники скрылись из виду, и стал бережно собирать жалкие осколки, приговаривая:
— Милая арфа! Ты была моей единственной утехой в этом мире, а теперь и тебя не стало.
Долго горевал Маун Сита над разбитой арфой и вдруг слышит:
— О чем ты сокрушаешься, юноша? — Маун Сита быстро обернулся к говорящему и — о чудо! — увидел короля натов. Преклонив колени перед излучающим сияние королем, Маун Сита почтительно молвил:
— О великий король, прости меня, если я сказал что-нибудь не так. Разбойники разбили мою арфу и тем самым лишили меня кормилицы. Теперь я не знаю, что мне делать, а потому и плачу.
— Не печалься, юноша, — ответил король натов. — Я тебе помогу. Но ты должен принести мне клятву. — Обрадовался Маун Сита и громко воскликнул:
— Я согласен исполнить любое твое повеление! — И тогда король продолжал:
— Будет у тебя новая арфа, к тому же не простая, а волшебная. Загадаешь какое-нибудь желание, коснешься пальцами ее струн — и оно тотчас же исполнится. Но помни, арфа будет верно служить тебе до тех пор, пока ты остаешься добрым и скромным. Стоит тебе сделаться жадным и завистливым, как на твою голову посыплются несчастья. Обещай, что ты не будешь злоупотреблять волшебным даром арфы.
— Обещаю, — с готовностью ответил Маун Сита. —Я буду довольствоваться только самым необходимым.
Король натов коснулся волшебным жезлом разбитой арфы, и вместо нее тотчас же появилась совершенно новая арфа.
Обрадовался Маун Сита, поклонился королю в пояс, взял арфу и снова отправился в путь. Долго ли шел он, коротко ли, только в конце концов почувствовал сильный голод. Вспомнил тогда он про арфу, коснулся ее струн, и перед ним тотчас же появились всевозможные яства. Маун Сита отведал всего понемногу и пошел дальше.
Через два дня достиг Маун Сита родной деревни. Мало-помалу жители деревни узнали о волшебной силе его арфы и всякий раз, когда им приходилось туго, обращались к нему за помощью. И Маун Сита никогда никому не отказывал.
Постепенно молва о волшебной арфе распространилась по всей стране и даже достигла ушей короля. Созвал король придворных и повелел им во что бы то ни стало найти Маун Ситу и привести во дворец. И вот Маун Сита предстал перед королем.
— Юноша, — обратился к нему король. — Я наслышан о твоей необыкновенной арфе и решил испробовать ее волшебную силу. Вот уже много лет королеву мучают головные боли. Не можешь ли ты исцелить ее?
— Приказывай, повелитель, я сделаю все, что в моих силах, — покорно ответил Маун Сита.
— Так изволь немедля приступить к делу, а в случае удачи я одарю тебя дорогими подарками.
В назначенный день Маун Сита явился во дворец и предстал перед королевой. Взял он в руки свою арфу, задумал желание и не успел коснуться ее струн, как королеве сделалось легче. Пять дней приходил юноша во дворец. А на шестой день королева окончательно поправилась. На радостях король устроил пир и щедро одарил Маун Ситу золотом и драгоценными каменьями.
Нагрузил Маун Сита королевскими дарами три телеги и отправился восвояси. А когда добрался до родной деревни, он разделил богатство поровну между крестьянами. С тех пор в деревне не стало бедных, все зажили счастливо и благополучно, неустанно восхваляя добродетели Маун Ситы. А Маун Сита, верный своей клятве всегда оставаться добрым и скромным, продолжал трудиться наравне со всеми жителями деревни.
И благодарные односельчане в память о благородном Маун Сите назвали деревню его именем.
Чонгурист Жил-был царь. Была у него единственная дочь, красотой не уступавшая солнцу. Всем, кто просил ее руки, царь отвечал так: там-то и там-то, в таком-то и в таком-то саду растет яблоня бессмертия, кто принесет мне золотое яблоко с этой яблони, за того и выдам дочь свою.
Жил по соседству с царем чонгурист. Был он знаменит игрой своей и пением. Нравилась ему царская дочь, под солнцем невиданная, но свататься к ней он не смел! В один прекрасный день решился он и пришел к царю с просьбой... Царь велел ему добыть золотое яблоко.
Взял бедный чонгурист свое чонгури* и отправился в путь. Много ли, мало ли прошел он, девять гор перевалил и дошел до огромного сада, обнесенного такой высокой стеной, что и птице через нее не перелететь.
Долго бродил вокруг сада чонгурист, но нигде не нашел ворот. Ходит чонгурист вдоль стены, играет на чонгури и сладко так поет. И внемлет песне той весь мир. Лес перестал листьями шелестеть, птицы, в небе летавшие, к тому саду слетаться стали. Сядут на деревья и слушают пение чонгуриста. Все наслаждалось пением, даже сама стена каменная.
Вдруг раздвинулись перед чонгуристом камни — и впереди увидел он дорогу, цветами устланную. Пошел по ней музыкант и запел свою песню. Дорога эта вела прямо в сад. И яблоня бессмертия в том саду стояла, и охранял ее дракон. Всех, кто осмеливался войти в сад, он глотал заживо. Как услышал дракон незнакомый голос, раскрыл свою страшную пасть и зарычал: «Кто этот наглец, посмевший в мой сад войти! Из страха передо мной муравьи по земле не ползают и птицы в небе не летают».
А чонгурист знай себе играет и поет, поет свою песню, из глаз его горькие слезы льются. Поет и плачет. Бросился на него с ревом дракон, раскрыл страшную пасть, чтобы смельчака проглотить, да вдруг остановился и прислушался. Сладкое пение заворожило его. Долго слушал дракон, дрогнуло его злое сердце, и из кровавых глаз полились слезы. Дрожа и плача, глядел грозный дракон на чонгуриста, который пел все трогательнее и печальнее.
Ударил чонгурист по струнам, но тут оборвались струны. Замолкли звонкие голоса. Свесив голову, стоит чонгурист перед раскрытой пастью чудовища и плачет. А дракон молчит и только жалобно на него смотрит. Но вот пришел он в себя, сорвал с дерева золотое яблоко и бросил чонгуристу. Тот глазам своим не поверил. А дракон говорит: «Бери, не смущайся. В своей жизни я такого голоса не слыхал, никто не говорил со мной так. Возьми это яблоко и ступай с миром, даю тебе слово, что с сегодняшнего дня не буду проливать крови твоего племени. Как сладок, оказывается, человеческий голос!»
Обрадованный чонгурист взял золотое яблоко и вернулся в свое царство.
Потерянная мелодия Жил-был чудак, но по сути своей он был очень хорошим человеком. Однажды он пошел в деревню, где до этого не бывал, и там услышал мелодию, которую кто-то насвистывал. Она чрезвычайно ему понравилась.
Обычно люди, живущие в гористой местности, любят музыку. Этот мужчина тоже ее любил. Он познакомился с человеком, который свистел, и предложил ему дорогой подарок за то, чтобы тот научил его мелодии.
Сделка состоялась, мелодия была разучена. Насвистывая, наш мужчина пустился в обратный путь к дому. Но, оказавшись вблизи родной деревни, он начал думать о своем скоте и домашней птице и беспокоился — не съели ли их дикие звери. Он так погрузился в свои мысли, что даже перестал свистеть.
Но вдруг чудаку показалось, что он что-то потерял. Он ломал себе голову, силясь вспомнить, что же он ищет, но напрасно. Мрачный, сел он под дерево и начал оплакивать свою судьбу. Случайно еще один человек шел по этой же дороге и спросил его, отчего он такой угрюмый. И мужчина ответил:
— Брат, я потерял великое сокровище. — Тогда ему был задан вопрос:
— А что именно?
— Я этого точно не знаю, вот почему я так печален. Другой же человек засмеялся и сказал:
— Если вы не можете вспомнить, что имели и что потеряли, не тревожьтесь. Оно того не стоит. Поделим поровну мой табак и пойдем вместе.
Сказав так, человек достал немного табака и размельчил его. И, разминая табак, он вдруг засвистел. Наш мужчина подпрыгнул, крепко обнял этого человека и закричал:
— Я получил это обратно! Я получил это обратно! — И начал насвистывать мелодию, которую выучил.
Другой же подумал, что он встретился с сумасшедшим, и быстро ушел.
Мастер Али
Много лет назад жил на свете хан. Он был такой жестокий и злой, что люди боялись даже в разговоре произносить его имя. А если случалось ему проезжать по дорогам, то жители убегали из селений в степи и прятались, где могли, чтобы только не попасться ему на глаза.
Жена хана давно умерла с горя и тоски. Но у хана остался сын Хусаин — молодой человек замечательной красоты и ума. Это было единственное существо на Земле, которое любил жестокий и старый хан.
Много друзей и товарищей было у Хусаина. С ними он скакал по степям, состязался в стрельбе из лука, уезжал в горы на охоту за дикими зверями. Сколько раз возвращался он домой радостный и довольный, а слуги несли за ним его добычу — туши диких вепрей и антилоп.
Старый хан беспокоился за сына. Но Хусаин только смеялся. Он был уверен в своей силе и ловкости. Долгое время все шло хорошо. Но вот однажды... Ускакал Хусаин на охоту — и не вернулся. Нескоро нашли бедного юношу. Лежал Хусаин с растерзанной грудью под большим развесистым деревом. Видно, напал на него из-за дерева дикий вепрь и вонзил ему в сердце острые клыки. В горести и страхе стояли слуги над телом ханского сына. «Что теперь будет? Как сказать хану о страшном несчастье?» Плакали слуги и от горести при виде погибшего юноши, и от страха перед тем, что их ожидает, если принесут они хану страшную весть.
И решили они обратиться за советом к старому мудрому пастуху Али. Долго думал Али, поникнув седой головой. Наконец согласился им помочь. Он принес тонких досок, сухих конских жил и принялся что-то мастерить.
Наутро слуги были разбужены нежной, грустной и жалобной музыкой. Али сидел, поджав ноги, и держал в руках невиданный ими прежде музыкальный инструмент. Тонкие струны были натянуты на нем, а под ними виднелось круглое отверстие. Али перебирал струны старческими пальцами, и инструмент пел в его руках, как живой. «Теперь идемте к хану», — сказал старый пастух.
Вошел пастух Али в палатку хана и заиграл на том музыкальном инструменте, который он смастерил ночью. Застонали, заплакали струны. Словно жалобный шум леса пронесся под шелковым шатром ханской палатки. Резкий свист ветра смешался с воем дикого зверя. Громко вскрикнули струны, словно человеческий голос, молящий о помощи. Хан вскочил с места:
— Ты принес мне весть о гибели Хусаина? Но знаешь, что я обещал вестнику несчастья залить горло горячим свинцом?
— Хан, — спокойно отвечал старый пастух, — я не произнес ни одного слова. Если ты гневаешься, то накажи этот инструмент, который я смастерил и назвал домброй.
И хан, обезумевший от горя и ярости, приказал плеснуть горячим свинцом в круглое отверстие домбры.
Так старый Али своей находчивостью и мастерством спас жизнь десятку ханских слуг. А у жителей степей появился с тех пор новый музыкальный инструмент.
Колокол Вы когда-нибудь были в столице Китая — прекрасном городе Пекине? Были? Ну, значит, вы видели громадный колокол, что стоит на окраине города, и, конечно, любовались блеском его металла.
Напрасно искать в старинных книгах и древних рукописях имя мастера, отлившего этот колокол. Не узнать из книг и того, почему звуки огромного колокола, прозрачные и нежные, как перелив горного ручейка, становятся вдруг грозными и величественными.
В книгах об этом не рассказано, но старые люди знают, кто и когда отлил чудесный колокол и почему его голос то тих и нежен, то гулок и грозен.
Слушайте же!
Много веков тому назад китайский император приказал построить новый город.
— Я назову его Пекин, — сказал император, — и пусть он будет самым большим и самым прекрасным городом на Земле.
Но все получилось не так, как сказал повелитель. Дважды враги разрушали его. Чужеземцы, как злая саранча, налетали на китайскую землю. Они угоняли мужчин в рабство, а города превращали в пепел.
Тогда император отправился далеко в горы, где многие годы жил в одиночестве мудрый отшельник. Император вошел в пещеру мудреца и смиренно сказал:
— Ты стар и мудр. Скажи, что делать мне, чтобы построить столицу китайского государства — Пекин? Как уберечь мне ее от набегов жестоких врагов?
Ответил мудрец:
— Пусть лучший мастер Китая отольет самый большой на Земле колокол. Звон его должен достигать границ твоего государства на юге и севере, на востоке и западе.
Вернулся император во дворец, хлопнул трижды в ладоши и приказал сановникам:
— Отыщите в моем государстве самого искусного мастера. Бросились слуги на поиски и привели к императору лучшего мастера Китая.
Когда Чэнь — так звали мастера — склонил перед троном колени, император молвил:
— Тебе надлежит отлить самый большой колокол в моей империи. И помни, что звуки его должны достигать границ нашего необъятного государства.
Чэнь принялся за работу. Он трудился, не зная отдыха и покоя. Его дочь — пятнадцатилетняя красавица Сяо Лин, помогала отыскивать для колокола самое желтое золото, самое белое серебро, самое черное железо.
Много дней и ночей кипел в раскаленной печи драгоценный металл. Но когда Чэнь отлил наконец колокол, все увидели на его поверхности глубокую трещину.
Снова Чэнь принялся за работу. И снова день и ночь помогала ему трудолюбивая дочь.
Но видимо, неудачи не хотели покидать дом старого мастера. Когда Чэнь вновь отлил свой колокол, на его поверхности оказались две большие трещины.
Тогда разгневанный император сказал:
— Если неудача постигнет тебя в третий раз — простись со своей головой! Снова принялся старый Чэнь за работу. Но не было уже в глазах его радости, а в руках твердости. А ведь всем известно, что тот, кому труд не доставляет радости, никогда не создаст ничего хорошего.
Загрустила красавица Сяо Лин и ночью, когда все спали, тайком прибежала к отшельнику в горы. Плача, рассказала она мудрецу о горе своего отца, прося помощи и совета.
Задумался старый мудрец, а потом сказал:
— Голос колокола должен родить победу. Такой колокол нельзя отлить только из серебра, железа и золота. Надо, чтобы с металлом смешалась кровь человека, готового отдать жизнь за свою землю.
Утром, как всегда, Сяо Лин помогала своему отцу. Она стояла у печи, смотрела на расплавленный металл, и грустные мысли заставляли сжиматься ее сердце. Сяо Лин знала то, чего не знал ее отец: колокол снова будет с трещиной, если никто не принесет себя в жертву. Значит, снова враги Китая будут уводить в рабство юношей и девушек, убивать стариков и детей, сжигать города и села.
Нет! Этого больше не будет!
И не успел старый мастер понять, что случилось, как дочь его, прекрасная Сяо Лин, исчезла в бурлящем металле. Святая кровь ее смешалась с расплавленным серебром, железом и золотом...
Заплакал несчастный Чэнь. Ведь Сяо Лин была единственной его дочерью, единственным утешением...
Когда колокол был отлит, он оказался самым большим колоколом на Земле. И на блестящей поверхности его не было ни единой трещины, ни одной заусеницы.
Весь народ восхищался чудесной работой Чэня и прославлял его мастерство.
По старинному обычаю старый мастер первым ударил в колокол, и сладкозвучный голос его наполнил все сердца радостью и покоем.
В этом проникновенном звуке Чэнь слышал голос любимой дочери, отдавшей свою жизнь за землю, на которой она родилась и которую любила больше себя.
Проходили дни. Прекрасный город Пекин был уже построен. И вдруг однажды на рассвете все услышали громкие звуки набата. Это гудел колокол. Никто не ударял в него, но голос колокола достигал границ Китая на севере и юге, западе и востоке. И сердца людей, услышавших этот голос, становились мужественными и отважными. Руки мужчин тянулись к оружию, подростки обретали храбрость зрелых мужчин, мужчины становились мудрыми, как старцы.
Когда враг под звуки набата ворвался в Китай, навстречу ему поднялся весь народ. И воины-китайцы не знали в бою ни усталости, ни страха, потому что они слышали гневные звуки набата. И в набате том звучал призывный голос девушки Сяо Лин.
Чужеземцы были разбиты. Тела их заросли жгучей крапивой, а имена стерлись из людской памяти.
Пусть никто из вас не подумает, что это сказка. Нет! Так было и так будет: в сердце народа всегда звучит голос тех, кто умер за счастье родной земли.
Ивовая дудочка На юге Кореи стоит посреди моря небольшой остров, недаром называют его Черепаший остров — Кобуксон. С виду он напоминает панцирь черепахи. Сохранилась по сей день на острове ивовая роща, летом туда прилетают иволги, и тогда весь остров оглашается звуками их песен, так похожих на заливчатые трели ивовой дудочки. Послушать пенье птиц приходят старики, рассаживаются под раскидистыми ивами и рассказывают друг другу сказки.
Вот одна из них.
Давным-давно это началось, когда раскидистые ивы были совсем маленькими: днем ивовые листочки съеживались и желтели. А как только наступала ночь и выпадала роса, оживали и вновь становились зелеными. Никак не могли жители острова взять в толк, что за диво такое. Тайна происходящего была известна только старому рыбаку. Не один век прожил он на острове. Ни сына у него не было, ни дочери, только жена-старуха. Жили они в мире и согласии. Рыбацкая лодка да рваные снасти — вот и все их богатство. Сгорбился от старости рыбак, глухой стал. Говорят ему, а он не слышит. Вместо ответа руками машет. Как у него узнать тайну раскидистых ив?
Но вот однажды прибыл в уездный город новый правитель. Услышал о чуде, позвал старика рыбака. Залатал старик свою старую и без того латаную-перелатаную одежонку и пошел к правителю. Увидел правитель старика, усы погладил и говорит:
— Слышал я, что ведома тебе тайна ивовой рощи на Черепашьем острове. Открой мне ее!
Склонил старик голову и отвечает:
— Еще в детстве дед мой рассказывал об ивовой роще. Все, что он рассказал, вам поведаю.
Уселся рыбак поудобнее, рассказывать стал.
«Давным-давно на том месте, где сейчас ивовая роща, была могила одного смелого юноши. Рассказывают, что напали однажды на остров наш чужеземцы.
Храбро сражались жители острова, но силы были неравные — врагов больше. Погибли в том бою все воины острова, один только юноша уцелел. Весь в ранах, он продолжал биться с врагами. Но вот и он пал, сраженный вражеским мечом. Сбежались к нему все девушки острова. Оплакали смерть храброго юноши, могилу выкопали, за надгробной плитой пошли. Вернулись — а на месте могилы густо ивы разрослись. Стали искать, где же могила, но ее и следов не осталось. С тех пор вечерами, когда ветер шумел в кронах деревьев, казалось, что кто-то невидимый жалобно стонет. Вскричала тут одна из девушек:
— О, горе мне, как же теперь отыскать могилу любимого?! — Дудочку сделала и заиграла, а после и говорит:
— Только бы увидеть мне могилу любимого, не было бы на свете меня счастливее!
Только произнесла она эти слова, как ветер налетел, раздвинул деревья. Смотрит девушка — перед ней тропинка. Побежала девушка по тропинке, нашла могилу любимого. Положили люди на могилу надгробную плиту, назад пошли. Вышли на поляну, тропинки — как не бывало: только ивы на ветру качаются.
Вскорости снова напали чужеземцы на остров. А там ни одного молодого воина нет. Старики да женщины. Вышли они на бой, у кого в руке копье, у кого нож кухонный. Разве устоять им перед врагами?! Стали чужеземцы на остров высаживаться. А в это время та самая девушка, что на дудочке играла, побежала в ивовую рощу, ветку ивовую сорвала, опять дудочку сделала. Дует в дудочку и кричит что есть мочи:
— Эй вы, пираты морские, грабители, прочь с нашего острова!
Тут как налетит ветер — всех чужеземцев в один миг в море сдул! Разбушевалось море, накрыло волнами пиратов, утонули все они.
Удивительная та дудочка. Для добрых и честных — волшебная. Для алчных и злых — простая свистулька».
Умолк тут старик, мешочек развязал, из мешочка дудочку вытащил, правителю подал. Взял правитель дудочку — не нарадуется. Хотел подуть в нее, да раздумал. Вспомнил, что не только добро людям делал. Спрятал ее в шкатулку, золотом да серебром украшенную.
А надобно вам сказать, что не все пираты погибли. Кто-то из них вернулся на родину и королю своему о волшебной дудочке рассказал. Одолела тут короля алчность. И задумал он дудочкой завладеть. Вызвал одного из подданных. Велел всеми правдами и неправдами дудочку раздобыть.
Отправился подданный в путь, а как к острову подобраться, не знает. Со стороны ивовой рощи — страшно. И решил он подплыть к острову на плоту, дождаться удобного случая и уж тогда проникнуть на остров. Переоделся чужеземец бедным торговцем, добрался до Кореи и стал расспрашивать у людей о Черепашьем острове: будто наказал ему король редкую рыбу купить. Ходил он, ходил, а на остров пробраться так и не смог. Тем временем слух о волшебной дудочке прошел по всему уезду. Только и было разговоров о ней. Находились смельчаки, чаще всего мореплаватели, снаряжали лодки и плыли к Черепашьему острову. Но стоило кому-нибудь приблизиться к острову, как поднималась буря и лодки тонули. Счастье — если кому-нибудь удавалось спастись.
Разнеслась слава о волшебной дудочке по всей Корее. Но охотников плыть на остров больше не находилось. Уже и несколько месяцев миновало, а королевский посланник все ходит и ходит. Пошел он как-то на базар, смотрит — в одном месте женщины собрались и шепчутся между собой. Подошел поближе, прислушался:
— Слыхали, дудочка волшебная у правителя нашего в драгоценной шкатулке лежит, — говорила одна из женщин.
Обрадовался чужеземец и думает: «Теперь незачем мне на остров ходить» — и вернулся на постоялый двор. Стал он соображать да прикидывать, как дудочку украсть у правителя. Взял связку отборного табака и на следующий день отправился во дворец. Попал на прием к королю. Поговорил о том о сем с правителем, попросил помочь в делах торговли и как бы невзначай предложил покурить табак. Попробовал король табак и с непривычки тотчас уснул. К тому же в табаке сонное снадобье было подмешано. Нашел чужеземец шкатулку, вытащил дудочку — и был таков. Тотчас отплыл на родину, отдал дудочку королю. Обрадовался король. Пир по такому случаю устроил. Хвалят придворные удачливого посланца за то, что службу сослужил хорошо.
— Никто теперь в целом мире не осилит меня, — хвастается король, — я завоюю все страны, сделаю их своими рабами. — Говорит и от удовольствия руки потирает.
Выпил король вина, захмелел, дудочку взял, волшебную силу захотел испробовать. Дует, дует — все без толку. Пищит дудочка жалобно, а чуда никакого. Не знал король, что для добрых дудочка — волшебная, а для алчных и злых — простая свистулька. Разгневался тут король, как закричит:
— Эй ты, негодяй! Обманывать меня вздумал?! Не жить тебе больше.
Кликнул король палача и приказал:
— В воду столкнуть!
Бросили королевского посланца вместе с дудочкой в море. И утонул он. А дудочка уплыла. Далеко-далеко. С тех пор ее никто больше не видел!
Серебряная дудочка Маккрнмонса Эйн Or Маккримонс сидел на холме возле своего дома в Борререге, что на западе острова Скай. Сидел-сидел да так тяжко вздохнул, что трава полегла у его ног. Уже назначили день, когда в замке Данвеган состоится состязание волынщиков, где выберут лучшего из лучших, чтобы объявить его наследным волынщиком Маклеода из рода Маклеод.
Эйн тоже играл на волынке, да только не очень хорошо, и даже мечтать не мог, чтобы участвовать в состязании. Потому-то он и вздохнул. Его вздох услышала фея и пожалела Эйна Ог Маккримонса. Она подлетела к нему и спросила, отчего он так печален. А когда он рассказал отчего, она молвила:
— Я слышала, как ты играешь, и нахожу, что совсем недурно. К тому же ты красив и нравишься мне. Я хочу тебе помочь.
Эйн прекрасно знал, что феям ничего не стоит превратить прозрачную воду источника в лучшее вино, или выткать из паутины пушистый шотландский плед, или заставить простую тростниковую дудочку исполнить нежную колыбельную.
Словом, Эйн понял, что настала решающая минута в его жизни.
Он с чувством поблагодарил фею; оставалось только ждать, что дальше будет. Фея протянула ему серебряную дудочку с круглыми дырками для пальцев.
— Вот, возьми, — сказала она Эйну. — Вставь ее в свою волынку, и, стоит тебе прикоснуться к ней пальцами, она послушно исполнит сладчайшую музыку. И твоим сыновьям она будет повиноваться, как тебе, и сыновьям твоих сыновей, и их сыновьям, и так всем продолжателям рода Маккримон-сов. Только помни: к этой серебряной дудочке вы должны относиться бережно и с любовью, потому что она не простая, а волшебная. Если случится, что кто-нибудь из Маккримонсов обидит или оскорбит ее чем-нибудь, ваш род навсегда потеряет свой музыкальный дар.
Эйн Ог взял волшебную дудочку и поспешил в Дан-веган.
Там уже собрались все знаменитые волынщики горной Шотландии. Они один за другим исполняли на своих волынках те же мелодии, что играли их отцы и деды. И каждый новый волынщик, казалось, играет еще с большим мастерством, чем предыдущий.
Когда подошла очередь Эйна Ога, он вставил волшебную дудочку в свою волынку и заиграл. Все слушали затаив дыхание. Никогда еще им не приходилось слушать такого волынщика.
И волынка была волшебная, и музыка лилась волшебная.
Сомнений не оставалось — вот кто достоин быть наследным волынщиком Маклеода из рода Маклеод.
Так все решили, и все так и вышло. Судьи все как один заявили, что еще никогда не случалось им слушать такого волшебного музыканта.
С того дня Маккримонсы с острова Скай, поколение за поколением, оставались знаменитыми волынщиками и композиторами. Они основали в родном Борререге школу волынщиков, в которую стекались ученики со всех концов Шотландии и Ирландии.
Курс обучения в этой школе был не маленький: семь лет, чтобы стать просто волынщиком. Прослыть же хорошим волынщиком мог только тот, у кого в роду уже сменилось семь поколений волынщиков.
Прошли века, а Маккримонсы так и оставались волынщиками у Маклеодов, пока не настал день, который оказался роковым в их славной истории.
Глава рода Маклеод возвращался с соседнего острова Ра-сей домой. Место волынщика было на носу его галеры, и занимал его один из Маккримонсов.
День выдался ветреный, и на море была сильная качка. Легкое судно так и швыряло вверх и вниз, вверх и вниз на вспененных волнах.
— Сыграй нам, Маккримонс, чтобы поднять наш дух, — попросил Маклеод.
Маккримонс прикоснулся пальцами к серебряной дудочке. Однако сильная качка мешала ему играть, пальцы то и дело соскальзывали, когда галеру бросало туда и сюда.
Буря разыгралась нешуточная. Накатившая волна обдал Маккримонса с ног до головы, брызги затуманили ему глаза, и он невольно взял несколько фальшивых нот.
Еще ни один волынщик из рода Маккримонсов не брал фальшивых нот на волшебной волынке!
И вот этот несчастный бросил в сердцах свою волынку, позабыв совсем о наказе доброй феи, подарившей серебряную дудочку Эйн Огу, хотя отец не раз рассказывал ему эту историю.
— Ах, эта жалкая дудка! — воскликнул он в злую минуту. — Разве можно выжать из нее хоть одну правильную поту!
Не успел он сказать это, как уже пожалел о своих словах. Про себя-то он знал, что они несправедливы. Да было поздно. Серебряная дудочка выскользнула из его рук и упала за борт в бушующее зеленое море.
Волшебные чары распались.
Ни сам Маккримонс, ни его сын, ни сын его сына не могли уже больше так хорошо играть на волынке. И слава знаменитой школы Маккримонсов вскоре угасла, а сама школа пришла в упадок.
Поющий чатхан Давным-давно жил старик пастух. Звали его Чатхан. Много скота было у хана. Много было и пастухов. Трудная служба у пастуха: одни заботы и никаких радостей.
Долго думал Чатхан, как бы облегчить жизнь пастухов, и придумал: сбил из дощечек длинный и узкий ящик, натянул на нем струны и начал играть. Пастухи приходили послушать музыку. Когда играл Чатхан, замолкали птицы, звери останавливали свой бег, рыбы замирали в реках и озерах, в степи поднимали голову и слушали музыку овцы, коровы и кони, а люди забывали усталость. Легкой стала работа пастухов.
Разбредутся стада по степи. Чатхан возьмет свой музыкальный ящик, тронет струны — и стада послушно возвращаются к нему. Один управлялся он с бесчисленными стадами хана.
Однажды случилась беда. О волшебном ящике узнали одноглазые чудовища айна. Они пришли из-за высокой горы, убили старика, унесли музыкальный ящик, угнали весь скот.
Был у старика внук. Рос он не по дням, а по часам. А когда подрос, сказал матери:
— Сделай мне лук и стрелы.
Мать сделала ему гибкий лук и твердые стрелы. Хорошим стрелком стал внук Чатхана! Направо пустит стрелу — тридцать птиц падает, налево пустит — двадцать птиц убивает.
Мать строго-настрого запретила сыну ходить за большую гору. А мальчику любопытно: что же там, за той высокой горой?
Однажды поднялся он на вершину и увидел возле пещеры большой дом без окон. Мальчик подкрался к дому и прислушался. За стеной людские голоса, как пчелы, жужжат. Один говорит:
— Еда кончилась... — Другой сказал:
— Нужно кобылицу заколоть.
— Нет, — сказал третий, — лучше корову и овцу зарезать.
Вдруг в доме все притихло, и послышалась музыка. Закачались леса, затрепетали на деревьях листья. Легко и весело стало кругом. Заржала кобылица, замычала корова, заблеяла овца, вышли они из пещеры, подбежали прямо к дому и остановились.
Мальчик спрятался за большой камень и стал смотреть, что будет дальше.
Из дома вышли семь черных одноглазых айна. Они зарезали животных и стали носить в дом мясо.
Давно не ел мальчик мяса! Он протянул из-за камня стрелу и наколол наконечником коровью грудинку. Одноглазые айна ничего не заметили.
Мальчик притащил свою добычу матери. Она обрадовалась, но когда узнала, куда ходил сын и как достал грудинку, опечалилась.
— Эти айна убили твоего деда. Я боюсь, не было бы новой беды... Зачем ты туда ходил? — сказала мать.
— Ничего не бойся, — ответил мальчик.
На другой день он взял лук и стрелы и снова отправился за гору. Он подкрался к дому и стал слушать. В доме спорили.
— Кто съел грудинку? — спрашивал один.
— Сам, наверно, и съел, — отвечал другой.
— Не было грудинки. Вы ее, наверно, оба потихоньку съели, — говорил третий.
Спорили они, спорили и решили пересчитать кости. Посчитали: нет костей от коровьей грудинки. Тогда один сказал:
— Вырос внук Чатхана. Это его рук дело. Надо убить его!
Выбежали одноглазые из дома, толкаются, как слепые. Взялись они за руки и пошли с горы. Мальчик переждал немного и пробрался в дом. Перед дверью он вырыл глубокую яму, прикрыл ее ветками, присыпал ветки землей. Потом взял ящик деда и заиграл. Одноглазые уже спускались с горы, но услышали музыку и побежали обратно.
Кинулись они к двери и провалились в яму. Мальчик яму засыпал землей, и все айна погибли.
Потом он взял чудесный ящик и заиграл на нем. Открылась пещера, заржали кони, замычали коровы, заблеяли овцы. Пошел мальчик с горы, а за ним шли стада.
Снова стали жить пастухи счастливо. Мальчик играл и пел им о коварных айна, о злых ханах, о добрых и могучих богатырях.
С тех пор поющий ящик стали называть в народе чатхан — в честь старика, а мальчика прозвали хайджи — певец.
Как человек птичкам песню вернул В уютном гнездышке жили три маленькие птички — три пуночки. Пуночка-мать каждый день летала за добычей, а птенчики сидели в гнездышке и пели свою песенку.
Только появится солнышко, пуночки начинали петь:
— Солнце, землю лучами согрей,
Чтобы птенчикам весело было,
Чтобы пуночка в гнездышко деткам скорей
И личинок, и мошек носила.
А-я-гу-на-ля-ля! А-я-гу-на-ля-ля!
Далеко слышна песенка пуночек. Услыхал ее ворон. Подлетел к птенчикам и говорит:
— Хорошо вы поете! Спойте-ка еще разок да погромче!
Закрыли птенчики глазки и запели что есть силы. Схватил тут ворон песенку клювом, вырвал ее у пуночек и полетел в свое гнездо на скалах. Прилетел к себе и запел:
— Солнце, землю лучами согрей, Чтобы мыши из нор выбегали,
Чтобы вороны в гнезда для черных детей
Поскорее добычу таскали.
А-я-гу-на-кар-кар! А-я-гу-на-кар-кар!
Прилетела пуночка-мать к гнездышку. Видит — малыши-птенчики горько плачут.
— О чем вы плачете, дети? Кто вас обидел? — спрашивает она.
Отвечают ей птенчики сквозь слезы:
— Хитрый ворон отнял у нас песенку!
— Ай-яй-яй, — огорчилась пуночка-мать, — а куда же улетел ворон?
— Вон в ту сторону, где скалы над морем.
— Не плачьте, я позову на помощь человека с луком. Он нам поможет.
Полетела пуночка к охотнику. Прилетела, села около землянки и смотрит на дверь.
Увидел ее охотник и спрашивает:
— Зачем ты прилетела ко мне, маленькая пуночка?
— Добрый человек, ты все можешь сделать. Помоги нам. Ворон отнял у нас песенку!
Охотник подумал и сказал:
— Хороша ваша песенка. Я так любил слушать ее по утрам! Укажи мне, куда улетел ворон.
— Вон на тех скалах над морем гнездо ворона, — ответила пуночка.
Взял охотник лук со стрелами и отправился к скалам. Следом за охотником полетела пуночка. Подошел охотник к скале, а ворон сидит, зажмурившись, и поет:
— Солнце, землю лучами согрей,
Чтобы мыши из нор выбегали,
Чтобы вороны в гнезда для черных детей
Поскорее добычу таскали.
А-я-гу-на-кар-кар! А-я-гу-на-кар-кар!
«Вот я тебя проучу, старый крикун!» — подумал охотник и стал прицеливаться в ворона.
А ворон ничего не видит и не слышит. Открыл клюв, высунул язык и поет. Песенка так и вертится на кончике вороньего языка. Натянул охотник лук и пустил стрелу. Полетела стрела и вырвала песенку из вороньего клюва вместе с кончиком языка.
Начала падать песенка со скалы в море, а пуночка подхватила ее на лету и полетела в гнездышко к своим птенчикам. Потерял ворон песню вместе с кончиком языка. С тех пор и стал совсем безголосым: петь не умеет, только каркает.
А пуночки, чуть покажется утреннее солнышко, опять распевают:
— Солнце, землю лучами согрей,
Чтобы птенчикам весело было,
Чтобы пуночка в гнездышко деткам скорей
И личинок, и мошек носила.
А-я-гу-на-ля-ля! А-я-гу-на-ля-ля!
Так поют они и вспоминают доброго охотника, вернув-лего им песню.
Как совы учились петь Было время, когда птицы все пели одинаково. От этого получалась большая путаница. Бывало, услышит голубь красивую песенку, подумает, что голубка его поет-разливается. Полетит на голос да прямо в когти коршуну попадается.
Станет красногрудый снегирь сзывать своих птенцов, а на зов его слетаются серые воробьишки.
Наконец надоела такая жизнь птицам, и решили они так: сложим все песни в большой сундук и будем тянуть по очереди; кто какую песню вытащит, ту и станет петь весь его род. Назначили птицы день, час и место и слетелись со всех концов леса делить песни.
Одни совы опоздали. Были они большими лентяйками и очень любили поспать.
Птицы, пролетая к назначенному месту, позвали двух сов, дремавших на ветке, но те только приоткрыли свои круглые глаза и сказали друг другу:
— К чему спешить? Самые хорошие песни подлиннее да потяжелее, они, верно, завалились на дно сундука. Вот и достанутся нам.
Только к вечеру собрались совы получить свою долю. Заглянули в сундук, а там пусто. Все песни разобрали другие птицы. Так совам ничего и не досталось.
А разве можно прожить без песен? Друг другу и то не знаешь, как голос подать.
Горевали, горевали совы и наконец сказали:
— Давайте сами придумаем для себя какую-нибудь песенку. А это было не так-то легко.
То затянут такое, что у самих уши заболят, то зальются трелью и уже обрадуются — вот-то хорошо! — да вдруг услышат: то же коленце, но гораздо складнее выводит какой-нибудь жалкий зяблик. Совсем приуныли совы.
А птицы кругом так и щебечут с утра до вечера им на зависть.
Однажды вечерком встретились две подруги-совы в рощице за деревней. Поболтали о том о сем и вспомнили о своей печальной судьбе.
И тут одна из них сказала:
— Не поучиться ли нам у людей?
— Вот это дело, — ответила вторая. — Я как раз слышала, что сегодня они справляют свадьбу. А на свадьбах поют самые лучшие песни.
Сказано — сделано.
Полетели совы в деревню, прямо на тот двор, где играли свадьбу. Пристроились на яблоне, что росла поближе к избе, и навострили уши.
Да на их беду никто из гостей не затягивал песню. Надоело совам сидеть на ветке.
— Видно, и от людей не дождаться нам помощи! — сказали они друг другу и уже собрались улетать восвояси.
Но тут скрипнула дверь, распахнулась с шумом, выбежал какой-то весельчак на улицу и крикнул во весь голос:
— Уу-ух-уу!
— Чур, моя песня, чур, моя! — воскликнула первая сова.
— Ладно, — ответила ее подруга. — Ну и повезло ж тебе! В это время в конюшне проснулась лошадь. Проснулась и громко зафыркала: — Фррр...
— А вот это моя, моя песня! — тотчас закричала вторая сова.
И обе улетели веселые, чтобы поскорее добраться до леса и похвастаться своими чудесными песнями перед другими птицами.
Кому случалось в ночную пору забрести в сосняк, или березняк, или ельник, тот, верно, слыхал перекличку двух птиц.
Одна кричит:
— Уу-ух-уу! Другая отвечает:
— Фррр... фррр... фрр-рр-рр!
Это и есть те самые совы, которые в старину летали на свадьбу учиться песням.
|
