Самое трудное сейчас — писать про Высоцкого, не впадая в банальность. Чем дальше он уходит в туман, тем это труднее — уходят те, кто с ним дружил, уходят один за другим даже те, кто видел его в театре и помнит его Гамлета. Коллективная память, как всегда, подсовывает свои услуги в виде памятников, фестивалей имени, музеев и другого хрестоматийного глянца. По Москве сейчас идут сплошные мероприятия, посвященные юбилею, и ничего ущербнее для памяти Высоцкого не придумаешь. Ему, этому отщепенцу, этому нерву эпохи — торжественные мероприятия с президиумом. Да сгиньте вы, скройтесь, не позорьтесь.
Жизнь и смерть за красными флажками: Владимиру Высоцкому — 8025/01/2018 - Екатерина Барабаш (Москва)Слушать
Высоцкий уходит в историю. Уже ушел. Не то что наши внуки — наши дети уже его не понимают. Они по отношению к Высоцкому — иностранцы, им неведомо «на двадцать восемь комнаток всего одна уборная», «набираю вечное ноль-семь» или «на левой груди профиль Сталина». Они уже реагируют на хриплый мужественный голос. Слов не понимают. Нерв слышат. Не понимают, почему он так волнуется, так — на разрыв, почему с таким надрывом… А дети наших детей, возможно, не поймут вовсе, оставив себе от Высоцкого нестареющую «блатнягу» — не самое, пожалуй, лучшее, что он создал, хоть и ушедшее в народ, разлетевшееся на цитаты. «И если водку гнать не из опилок — фига б нам было с шести бутылок», «Сегодня жизнь моя решается — сегодня Нинка соглашается», «Что же ты, зараза, бровь себе подбрила?!».
Но это не страшно. Это — удел поэтов. Высоцкий пел эпоху. Он ее бытописал, он ее разбирал по косточкам, то раскладывая по разным полочкам хорошее и страшное, то перемешивая их и, как волшебник, создавая совсем новую картину. Высоцкий был нашим Гомером, русским Гомером эпохи телевидения. Описывая эпоху, обнажая ее нервы через свои — уже обнаженные, оголенные, открытые любой боли — Высоцкий эту эпоху и создавал, как всегда создает свою эпоху всякий большой поэт. И как потом, после его смерти, стряхнув с себя сиюминутное, стихи обретают второе дыхание и начинают звучать в новой эпохе по-новому. Вот, например, помните знаменитую «Товарищи ученые, доценты с кандидатами…» и т. д.? Казалась просто шуткой, смешной зарисовкой, а учитывая, что все поголовно рано или поздно оказывались на овощных базах да на картофельных полях, всем это были близко и мило. А сейчас — вот последний куплет:
Товарищи ученые. Не сумневайтесь, милые,
Коль, что у вас не ладится, ну там не тот эффект,
Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами,
Денечек покумекаем и выправим дефект.
Это же про нас, про сегодняшнюю нашу жизнь, про этот вихрь дилетантизма, в котором кружится страна, постепенно угасая. Тогда, в советские времена, ракеты взлетали как надо, с тех космодромов, что надо, не падали и не терялись. Диссертации писали в основном сами, да и не было повальной моды на ученые степени. Культурой руководила, правда, ткачиха, но даже у нее хватало ума испытывать пиетет перед людьми искусства и помогать им по мере сил, а не ставить бесконечные палки в колеса. Сейчас эта, казалось бы, безобидная песенка приобрела совершенно другой, изначальный свой смысл — они уже заявились к нам «с лопатами и вилами», и ни спрятаться от них, ни убежать. Они рулят, а ракеты падают…
Так бывает с большими поэтами — они уходят, оставляют свои стихи, которые сначала без них не хотят жить, им тоскливо. Особенно это касается таких стихов, какие писал Высоцкий, стихи под музыку, под голос — под его голос. И вот сначала его стихам было невыносимо без него. Их пытались петь чужие голоса, но эти стихи чужим голосам не даются. И не дадутся никогда. Но проходит время — и стихи смиряются. Они как люди, оставшиеся без любимого человека, — сначала смертельно больно, а потом учишься жить без него. Стихи Высоцкого, которые именно стихи, упаси бог называть их песнями, поняли, что надо жить дальше. А тут еще настали времена, которые словно специально пришли под его стихи. Высоцкий писал про времена, в которые жил, а оказалось, что еще острее, еще горше он звучит сейчас.
Чем сильнее закручиваются гайки и глубже в подполье уходит свободная мысль и сама свобода — тем громче голос Высоцкого. Нам казалось, что «Охота на волков» — это про советский режим, про самого поэта, для которого красные флажки — не указ, а оказалось — это про нас сегодняшних. И завтрашних — наверняка. «Я из повиновения вышел // За флажки — жажда жизни сильней!» И о том еще, о чем по сей день не все даже подозревают, — что свобода это и есть жизнь, а выйти за флажки на свободу — это и есть сохранить жизнь.
Истинный поэт свободен всегда, у него перед глазами нет этих красных флажков — он их попросту не видит. Поэтому, когда Высоцкий пел «Мне вчера дали свободу — что я с ней делать буду?», он словно предсказывал то, что произойдет со страной через полтора десятка лет. Он-то знал, что делать со своей свободой, с которой он был неразделим. Он с ней жил и с ней умер. Наверное, поэты так рано и умирают именно потому, что свободе, с которой живет всякий поэт, тесно в одном человеческом теле — ей нужен простор. Вот они и уходят вместе, оставляя по себе долгий след — стихи.
Завтра опять в Кремлевском дворце будут что-то делать со стихами Высоцкого — кто-то посторонний будет их петь, кто-то чужой будет аккомпанировать. Если вдуматься — дикость несусветная: Высоцкий и Кремлевский дворец. Что они друг другу? Такой маленький Кремлевский дворец и такой большой Высоцкий. Они несоединимы, а если соединить их вопреки здравому смыслу — получается дичайшая пошлость. Как же не оберегают Высоцкого от посмертной пошлости те, кто его любил и любит? Не существует его стихов без его голоса, без его надрыва и боли. Певцы и певицы, актеры и актрисы, которые сейчас выходят своими тоненькими голосами петь песни Высоцкого, — что ж вы так самих себя не любите, усердно пытаясь весело прикоснуться к тому, что вам не по плечу? Оставьте уж в покое поэта, которого ненавидела и губила власть, сидящая в том самом Кремле, где вы сейчас резвитесь с его именем наперевес.
Согласно опросам российских граждан, Высоцкий давно занимает вторую строчку по популярности после Гагарина — 28 процентов опрошенных назвали его кумиром, а Гагарина — 44. При этом интересно, что власть, обычно проявляющая такую заботу об интересах народа, даже не почесалась отдать копеечку за посмертную маску Высоцкого и автограф его последней песни, что выставила на аукцион Марина Влади. Ее многие укоряли тогда — мол, как можно наживаться на святом? Укорять укоряли, а помочь не захотели. Вот такие у нас кумиры. Точнее — такие мы с нашими кумирами.
Часто слышишь: вот был бы жив такой-то (дальше идет имя давно ушедшего кумира) — он был бы с нами, он бы не позволил, хорошо, что он не дожил. Я вот честно не знаю, с кем бы сейчас был Владимир Высоцкий, доживи он до 80 лет. Мне даже представить себе страшно, с какой силой шла бы борьба за его душу. При его жизни власть его отталкивала, глупой была, но сейчас чекисты поняли, что таланты им необходимы. Мы это отлично видим по тому, что власть делает с нашими артистами, как ставит их себе на службу. Трагедия, которая Высоцкого миновала. Слава богу.
